Рифейские горы

Ведь я же знаю, что ты до сих пор в городе. Чувствую, что ты совсем близко, рядом где-то, живая и здоровая. Зачем тебе убивать себя сейчас, если ты и вправду просто лишь мстила мне? Да, меня нет рядом с тобой, но не думай, что ты избавилась от меня навсегда, не радуйся. Я найду, найду обязательно. И тогда ты ещё просить меня будешь, чтоб я сохранил тебе жизнь. И, возможно, я буду милосердным. Возможно…

* * *

— У вас, госпожа, такая нежная кожа. Белая-белая и нежная. — Стифоя сидела на ложе вместе с ногами, совсем близко к Айне, делала ей массаж рук, втирая в кисти крем с ароматом розовых лепестков.

— Да уж, — Айна усмехнулась. — Эти руки никогда не знали щёлока, а также горячей воды, не стыли на морозе и не держали ничего, тяжелее ложки.

— Ах, госпожа, о чём вы? — Стифоя рассмеялась, особо старательно втирая крем в основания ногтей. — Вы рождены прекраснейшей из женщин. А ваше положение? О таком любая мечтает…

— И ты — тоже? — Настойчивый прямой взгляд Айны несколько смутил Стифою. Она примолкла, а Айна из-под ресниц долго глядела на неё, а потом спросила вдруг:- Расскажи мне о себе! Я ничего не знаю о тебе, кроме того, что ты из племени лагадов. Сколько лет тебе?

— Шестое лето второго круга, — ответила Стифоя, прикинув что-то в уме. — Вы считаете десятками, по-вашему — восемнадцатый.

— Молодая совсем для будущей матери, — заметила Айна. «Хотя, тебе самой и того меньше было в день свадьбы.»- Ты хорошо знаешь наш язык и обычаи, наверное, родилась здесь?

— Нет, госпожа, — Стифоя покачала головой, сидела, спрятав руки в коленях, опустив взгляд. — Просто совсем маленькой попала сюда. Мне всего десять лет тогда было, когда… когда на наш дом напали ваши воины.

Мы жили в стороне, на небольшом островке среди Стирингских болот. — Она подняла голову, глядя куда-то поверх Айны, воспоминания уносили её в детство, и печать лучшего времени отражалась на её вмиг просветлевшем лице, а на губах даже улыбка появилась. — Там такие красивые места. И камыши, знаете, высокие такие, — вскинула руку высоко над головой, — высокие с густыми метёлками. Да, я помню ещё, как плести из них циновки… Мы с мамой отминали стебли в горячей воде с золой, и они получались такие мягкие, гибкие. Этими циновками застилали пол, завешивали вход, а если каждый стебель плотно обмотать цветными нитками, а потом скрепить, получалось так красиво, что и на стену можно…

Стифоя помолчала, будто долго и мучительно вспоминала что-то неприятное, то, от чего невозможно избавиться.

— Отец со старшим братом ушли на озеро гарпунить рыбу, а мамы вообще не было дома, она пошла к своей сестре помогать печь хлеб. Я осталась с младшим братом, ему только-только первый круг минул. Это двенадцать лет по-вашему. Но он выглядел старше своих лет и из лука стрелял не хуже взрослого.

Когда на дворе появились вооружённые люди, Астис попытался защитить меня. Отстреливался из окна… А дверь мы с ним закрыли изнутри на засов… Вряд ли они знали, что оборону держит всего лишь один мальчик. Даже после того, как встречная стрела попала ему в горло, они долго не решались приблизиться к дому.

Их главный, высокий такой, злой человек с золотой пряжкой на плаще, — я до сих пор помню его лицо, — был в таком бешенстве, когда увидел Астиса. Он меня чуть тут же не прибил. Мне бы одного его удара хватило… Не знаю, и зачем они взяли меня с собой? Таскали по болотам, возили в одной лодке. Зачем им была нужна зарёванная девчонка, маленькая, ни слова не понимающая по-аэлийски?

Меня продали потом перекупщику, а тот — другому. Я тогда мало понимала, только люди вокруг менялись, то одни лица, то другие…

— Да-а, бедненькая, досталось тебе. — Айна задумалась над словами своей служанки. Странное дело, до знакомства с Айваром и подумать не могла, что у каждого из рабов есть своя прошлая жизнь, что когда-то он был свободным человеком. Вира столько лет служила верой и правдой, а ведь ты так и не узнала, из какого она народа, кто были её родители, что стало с её семьёй. Почему так? Что меняет тебя? Что заставило видеть в невольнике человека, способного страдать, любить, мучиться? Человека, имеющего право на прошлое, на свои личные воспоминания?

— Я к одной женщине потом попала, — продолжила Стифоя. — Добрая пожилая госпожа Ассинтала. Она учила меня аэлийскому, учила читать и писать. Мы учили с ней стихи…

И вдруг произнесла едва слышно, одними губами, так и не поднимая головы:

Над нами расплескалось крыльями небо,

В просторах его заблудились звёзды.

Ты и я — никто из нас рядом не был,

Но я дышу для тебя, а для меня — ты…

Айна узнала отрывок из стихотворения известного среди аэлийской знати поэта Авгаила. Часто строками его стихов начинали любовные послания аристократы, в письменной форме объясняющиеся в любви накануне свадьбы. Он был моден, популярен даже, как всякий придворный поэт. Его во Дворец приглашали на все празднества. Сама Айна знала Авгаила лично, хоть и не воспринимала его творения серьёзно. Сейчас же знакомые, захватанные всеми строки показались неожиданно понятными, близкими её изболевшемуся, тоскующему сердцу.