Римский орел. Орел-завоеватель

Оба примолкли, вспоминая вчерашнюю битву, и Катон почувствовал, как его пробрал холодок. Пожалуй, только сейчас, оглянувшись назад, он получил возможность в какой-то мере и осмыслить, и оценить все, что вчера с ним происходило, включая невероятную полноту и яркость собственных ощущений, от неимоверного ужаса до всепоглощающей ярости. Катону даже подумалось, что он еще слишком молод для всего того, свидетелем чего стал. А точней, слишком молод для того, что сам делал. Ему стало не по себе. Тень, набежавшая на физиономию оптиона, не укрылась от Макрона, который повидал на своем веку великое множество молодых солдат и распрекрасно понимал, что творится в душе у юнца.

— Солдатская жизнь — это не всегда одна слава, парень, нет, далеко не всегда. Ну а тому, кто не хлебнул ее, этого вообще не понять. Ты в нашем деле новичок, еще не приноровился. Но к тебе все придет.

— Что придет? — Катон поднял глаза. — К чему я приноровлюсь?

— Хм. Трудный вопрос. — Макрон скривился. — К чему ты приноровишься? Ты попросту станешь солдатом. С одной стороны, все вроде бы ясно. Но с другой… Даже сейчас я не знаю точно, что это значит. Есть путь, по которому мы шагаем. Изо дня в день, и нам с него не свернуть. Ты, наверное, думаешь, что я и остальные ребята этакие твердокаменные от природы. Нет, приятель, это слово здесь не годится. А что годится? О, как насчет того слова, какое мне попалось на днях? Я еще спрашивал тебя о нем, помнишь?

— Очерствелость, — тихо ответил Катон.

— Именно! Очерствелость. Подходящее слово.

— И ты таков, командир?

Макрон вздохнул и придвинулся к оптиону. Несколько мешковато, и Катон, это приметив, вдруг осознал, что практически последние двое суток центурион провел на ногах. А осознав, задумался и о поразительной выносливости этого человека, и о несгибаемой крепости его духа, и о том, что он, как показал настоящий визит, в первую очередь склонен заботиться не о себе, а обо всех своих людях.

— Катон, у тебя есть глаза. И башка тоже вроде на месте. Но порой ты задаешь самые заковыристые вопросы. Конечно, некоторые солдаты, что и говорить, люди грубые, жестокосердые. Но разве таких мало среди штатских? Ты что, живя во дворце, не встречал таких типов? Таких, что ради карьеры дитя родное не пожалеют. Помнишь, как после падения Сеяна[3] был отдан приказ изнасиловать его девятилетнюю дочь, потому что закон, видишь ли, запрещает казнить девственниц? Разве это не отдает бессердечием почище солдатского? Оглянись вокруг. — Макрон обвел рукой ряды палаток, возле которых сотни людей предавались безмятежному отдыху, радуясь теплому летнему дню. Несколько человек неподалеку играли в кости, кто-то чинил снаряжение и приводил в порядок оружие, двое даже читали. — Они просто люди, Катон. Обычные люди со всеми своими пороками и добродетелями. Но если другие люди проживают свою жизнь, отодвигая смерть на неопределенное будущее, для нас она постоянная незримая спутница. И с этим нельзя не считаться.

Их взгляды встретились, и Макрон печально кивнул:

— Вот такие вот дела, сынок. А теперь послушай меня. Ты славный паренек, и у тебя есть задатки хорошего солдата. Сосредоточь свои мысли на этом.

— Да, командир.

Макрон поднялся, одернул надетую под панцирь тунику, улыбнулся и зашагал было прочь, но спохватился и раздраженно щелкнул пальцами:

— Дерьмо! Чуть не забыл, ради чего я к тебе притащился.

Сунув руку под ремни, центурион извлек маленький, плотно свернутый и запечатанный свиток.

— Это для тебя. Сегодня с провиантским обозом пришли письма. Прочти и чуток отдохни. А вечером, это уже без шуток, ты мне понадобишься на службе.

Когда усталый центурион тяжело зашагал к своей палатке, Катон внимательно изучил свиток. Адрес на его облатке был написан аккуратным убористым почерком.

«Квинту Лицинию Катону, оптиону шестой центурии четвертой когорты Второго легиона». Любопытство перешло в радостный трепет, когда он взглянул, кто ему пишет. Там стояло имя Лавинии.

Глава 16

Во время военной кампании любая возможность отдохнуть является для бойцов роскошью, которую следует смаковать, и солдаты Второго легиона пребывали в разнеженном состоянии. Послеполуденное солнышко разогрело влажную землю так, что ее подернула легкая дымка, навевавшая чувство спокойствия и уюта. Легат позаботился о том, чтобы по возвращении в лагерь его людей досыта накормили и выдали каждому изрядную мерку вина. Правда, не всем из них удалось промочить глотку. Некоторые в надежде выпить побольше поставили свою порцию на кон, проиграли и теперь угрюмо посматривали на своих более везучих и зачастую мертвецки пьяных товарищей.