Рис

– Неважно очищен. Но лучше такой, чем совсем ничего. Ныне всякий товар расхватают.

А знает ли он, что за этот товар было плачено жизнью? Ведь знает же что-то про этот «заём», но ему наплевать. Эта улица – логово змей с ядовитой слюной: их глаза наливаются кровью при виде наживы, сердца наполнятся желчью от жажды навара. Здесь всем безразлична чужая судьба. Шагая к хранилищу с новой корзиной, У Лун осознал, что ему, в самом деле, ведь тоже плевать. Наплевать на чужую судьбу.

С той зимней ночи, когда он проведал про тайную связь Крепыша и Чжи Юнь, У Лун до того изнывал от сжигающих душу раздумий, что часто не спал по ночам. Днем с лукавым болезненным блеском в глазах он следил за легчайшей усмешкой, малейшим движеньем бровей, но Чжи Юнь не тревожил его испытующий взгляд. Тайный блуд с Крепышом привнес в жизнь её новые радости. Этой зимой и на улице, и в окруженьи родных Чжи Юнь словно лучилась весельем. Как только достойнейший Лю отравлялся в поход по элитным борделям, Чжи Юнь с Крепышом предавались распутству в лабазе Большого Гуся. Такое бунтарство ей было особо по нраву.

Впервые услышав возню на стене, окружающей двор, У Лун не придал ей значенья: соседская кошка дерется с хозяйским котом. Но однажды, гонимый полночной нуждою, У Лун разглядел, как с высокой стены спрыгнул наземь Крепыш. В лабазе творится бесстыжее дело, успел лишь подумать У Л

ун, как Крепыш, не заметив его, зашагал прямо к спальне Чжи Юнь. Крепыш стукнул по ставням. Те тихо раскрылись. Крепыш по-кошачьи забрался в окно...

У Лун в изумлении пялил глаза на оконце. Вот вспыхнула лампа и тут же погасла. Ни зги не видать, лишь темнеет оправа окна. Подобравшись поближе, У Лун напряг слух. До него доносились глухой неразборчивый шепот и сдавленный смех. На дворе свистел ветер. У Лун в одночасье продрог и, объяв свое тело руками, пытался представить себе, что творится за темным окном. Внимая средь стужи и мрака возне Крепыша и Чжи Юнь, У Лун наполнялся студеною болью. Вот сучье отродье, уж больно легко ему всё достаётся. У Лун стиснул зубы. Неужто не смеет никто приструнить обнаглевшего пса? Отчего не хватает мне духу запрыгнуть в окно и, стащив его с ложа, сломать позвонки или сплющить стопою мошонку? Ненависть, ревность, обида, сплетаясь в единый клубок, словно черные черви, точили иззябшее сердце У Лун’а. Вернувшись в торговую залу, У Лу

н, растянувшись на сальной подстилке своей, бредил грёзами необычайными. В самой прекрасной из них, он любился с Чжи Юнь на покрытом слегка желтоватою кожей полу в чистой комнате, благоухавшей духами. Сжимая зубами истрепанный край одеяла, У Лун догадался, что кожу содрали живьем с Крепыша, дабы им, молодым, было задницу чем подтирать.

Сидя в кузне, У Лун с мрачным видом внимал, как в лохани шипит раскаленная до красноты железяка.

– Воришка был ночью в лабазе, – вдруг буркнул У Лун кузнецам. – Влез в покои к Чжи Юнь. Догадаетесь, что он украл?

– Не иначе, как девичью честь, – рассмеявшись, те вновь обратились к работе. – Чай это добро у нее лет в пятнадцать украли. Чего ей бояться? Знать, мил ей подобный грабеж. А тебе, твою мать, что за дело?

– Крепыш, старый свин. Я всё видел: он спрыгнул во двор со стены.

– Ну, увидел, и что? Ты смотри, чтоб Крепыш до тебя не добрался.

Его усадили на черную сталь наковальни и стали советовать:

– Только другим не скажи. Мол, не видел, не знаю. На лихо напросишься.

– Это Крепыш напросился.

У Лун на мгновенье умолк. В уголках его рта проступила кривая усмешка:

– Крепыш до меня доберется. А если достойнейший Лю до него доберется? Если почтенный узнает? Тогда...

Кузнецы обернулись на скрип приоткрывшейся двери лабаза. Ци Юнь, сдвинув тонкие брови, открыла железную крышку ночного горшка, окатила ближайшую стену его содержимым и тут же захлопнула с грохотом дверь.

Кузницы повернулись к У Лун’у:

– Хозяин-то знает? Сестра?

– Им плевать. Их лишь деньги заботят: Чжи Юнь хоть в бордель...

– Раз семье наплевать, ты что лезешь в вонючее дело?

– А если почтенный узнает? – У Лу

н, обведя кузнецов бесноватым, сверкающим взглядом, вдруг режущим жестом провел большим пальцем по шее.

– Прирежет скотину, – У Лун говорил всё уверенней. – Шкуру с живого сдерет.

– Ну уж нет. Столько лет с господином! Крепыш – самый преданный пес.

– Нет, прирежет, – У Лун покачал головой. – Потому и прирежет, что пес. Не позволит достойнейший Лю псу с Чжи Юнь кувыркаться. Чай, все мужики одинаковы.

– Ты господину решил донести? Вправду смелости хватит?

Оставив вопрос без ответа, У Лун приподнялся, направился к двери и вдруг обернулся назад к кузнецам:

– Вы представить не можете, как я его ненавижу.

На перекрестке, у входа в сбывавшую ткани лавчонку приткнулся лоток составителя писем, судебных бумаг, приглашений на свадьбы и похороны. Дело шло не сказать, чтобы бойко. Хозяин лотка – старичок с пожелтевшим лицом, привалившись к витрине, дремал, обжимая руками жаровню. Почувствовав жар на лице, шум чьего-то дыханья, старик приоткрыл один глаз и увидел юнца, «озиравшегося на восток и на запад».

– Родным письмецо написать?