Рис

– Когда успела брюхо отрастить? – досточтимый, взглянув на обтянутый платьем живот, ухмыльнулся, явив полный рот золотых, ослепительно желтых зубов. – Вот же бабы: дурнеют, моргнуть не успеешь. Где был цветок, теперь дерьмо собачье.

– Дурна, не дурна: разве дело твое? – отвернувшись, Чжи Юнь стала хлопать себе по плечам стеблем свежей гвоздики. – Я, чай, не жена тебе и не названая дочь.

– Говорят, за бродягу какого-то вышла, – взгляд господина скользнул по округлостям тела Чжи Юнь. – Что за барышня! И за бродягу. Такое несчастье.

– Да хоть бы за псину: тебя не касается. Ты мне никто!

На зов господина от мусорной кучи примчался заморской породы кобель, взявшись жадно лизать досточтимому туфли.

– Коль хочешь за пса, я могу своего предложить. Он уж всяко бродяги покрепче.

Чжи Юнь громко сплюнула наземь:

– Скоты, даже ссорится с вами противно.

Она развернулась, хотела уйти, но достойнейший Лю преградил ей дорогу объемистой клетью. Подпрыгнув от страха, сидевший внутри попугай ткнул ей в грудь своим скрещенным клювом. Чжи Ю

нь, оглушительно взвизгнув, отбросила клеть от себя:

– Отцепись! Я тебе ничего не должна.

– Ты зачем кипятишься? Сейчас моя птичка тебя успокоит.

Подняв клеть повыше, достойнейший Лю перевел взгляд с пунцового лика Чжи Юнь на зеленые перья:

– Ученая птица. Что ей ни скажу, всё за мной повторяет.

Погладив крыло попугая, он сдавленным голосом крикнул:

– Дешевка, дешевка...

– Дешевка, дешевка, – ученая птица и впрямь повторила дурные слова.

Господин, вслед за ним и прислуга зашлись в диком хохоте. Бросив на землю цветы, Чжи Юнь с взором, сверкавшим обидой и злостью, набросилась на досточтимого, метя ногтями в лицо. Но ее окружили, схватили за обе руки, и раздутое тело Чжи Ю

нь вдруг повисло меж небом и твердью.

– Да что же я сразу елду твою старую псам не скормила, – сквозь зубы рыдала Чжи Юнь, привлекая досужие взгляды. –  Черт дернул себя опозорить...

По мановенью руки господина Чжи Юнь отпустили, поставив дрожащими мелкою дрожью стопами на павшие наземь цветы. Передав клеть слуге, досточтимый, ровняя рукой свой английский пробор, безучастно взирал на Чжи Юнь. Наконец, поразмыслив о чем-то, он тронул ее располневший живот, задержав на нем кисть на изрядное время. Чжи Юнь не противилась, лишь, прикрывая руками лицо, тихо плакала, грязно ругаясь:

– Я вас ненавижу. Всех вас мужиков «с волчьим сердцем, собачьей душонкой».

– Не злись, вдруг там семя мое, – неожиданно голосом теплым и мягким шепнул ей на ухо достойнейший Лю. – На меня уродится похожим – и чадо взращу, и тебя на носилках внесут ко мне в дом. Станешь Пятою в нем госпожой.

Чжи Юнь словно очнулась от сна, когда сонм окружавших почтенного слуг и подручных уже покидал многолюдное торжище. Боль от внезапной обиды прошла, а в ушах продолжало звучать эхо слов господина. Станешь-де Пятою в нем госпожой. Очень надо. Достав из кармана платочек, Чжи Юнь промокнула глаза. Пробираясь по торжищу между крикливых пичуг и душистых цветов, она тщетно пыталась припомнить подробности горе-зачатья. Тогда она словно котенок металась меж двух мужиков. Разбери теперь, чей грузный плод распирает ей чрево. Чжи Юнь оставалось одно – уповать на судьбу. Она знала, единственный козырь её будет выложен в день разрешения бремени. И с приближением этого дня возрастало в душе беспокойство.

В лабаз привезли неочищенный рис из Чжэцзян[23]

: зерна мелкие, цвет темноватый. Но даже и столь неприглядный товар уходил нарасхват. Ци Юнь занималась развесом зерна. На самой макушке косица её была скручена в узел, пронзенный увенчанной блещущим камнем серебряной шпилькой. Чжи Юнь, как увидела, сразу признала – её. В день другой она мигом бы вырвала шпильку с клоком желтоватых волос, но сегодня душа не лежала к скандалу. Чжи Юнь, сдвинув брови, протиснулась сквозь толчею, разрезая на две половинки толпу покупателей:

– Трутся тут целыми днями. Купили, продали: от скуки помрешь.

– Мужика своего позови, – закричал из-за стойки хозяин. – Пока он в хранилище дрыхнет, здесь рук не хватает.

Сквозь щель меж прикрытыми створками ветхих ворот Чжи Юнь оглядела амбар. Стиснув в грязной ладони горсть свежего риса, У Лун, размышляя о чем-то, сидел возле кучи зерна. Роняя за зернышком зернышко, он выводил на полу кривоватые белые знаки. Чжи Юнь пригляделась – «У Лу

н». Его имя. Чжи Юнь распахнула ворота. У Лун не поднял головы. На его оголенных ступнях красовались две старые раны.

– Да ты у нас грамотный, я погляжу, – Чжи Юнь туфлей рассеяла зерна. – «Чжи Юнь» напиши. Имя можешь моё написать?

– Я своё только имя умею, – У Лун, поджав ноги, уселся на пыльный мешок и облапил колени руками. – Опять заявилась меня донимать. Не знаешь, насколько ты мне отвратительна?

– Ты угадай, с кем на торжище я повстречалась.

– Да с кем бы не встретилась, знать ничего не желаю.

– А встретила я господина почтенного Лю, – Чжи Юнь неосознанно дергала взад и вперед створ ворот, издававший противные слуху стенанья. – И знаешь, что мне заявил старый хрыч? Он сказал, что во мне его семя!

– Что ж, может и так. Нет под небом дешевле дешевки.