Ритм войны. Том 1

Он по-прежнему не понимал, как его отец уравновешивает работу и эмоции. Лирин, казалось, искренне переживал за своих пациентов, но также мог отключать подобные чувства, переставая думать о тех, кому не мог помочь. Например, о десятках людей, запертых во тьме приюта, где им оставалось лишь стонать в одиночестве или – в одном тяжелом случае – писать тарабарщину на стенах собственными фекалиями.

На время прекратив прием обычных пациентов, Каладин отыскал в приюте шестерых мужчин с похожими симптомами. Он вывел их на свободу и поручил заботиться друг о друге. Он придумал план и показал им, как делиться полезными советами.

Сегодня они сидели в креслах на балконе перед его клиникой. Пили горячий чай, разговаривали. О жизни, о тех, кого потеряли. О тьме.

И это действительно помогало. Чтобы вести беседу, не нужен лекарь или ревнитель; они могли этим заниматься сами. Двое из шестерых в основном молчали, но и утвердительно хмыкали, когда другие говорили о своих несчастьях.

– Замечательно, – сказала мать Каладина, которая стояла рядом с ним и делала заметки. – Как ты догадался? Предшествующие исследования сходились во мнении, что они будут подпитывать меланхолию друг друга и тем самым стимулировать деструктивное поведение. Но мы видим противоположный результат.

– Отряд сильнее отдельного человека. Просто нужно направить их в верную сторону. Пусть поднимут мост вместе…

Мать нахмурилась, глядя на него снизу вверх.

– Рассказы ревнителей о том, что больные подпитывают отчаяние друг друга, – продолжил Каладин, – скорее всего, связаны с людьми, которые оказались в одной палате. Во тьме приюта для душевнобольных, где внутреннему мраку ничто не препятствует… Да, я верю, что там они могут приблизиться к смерти. Такое иногда случается с… рабами. В безнадежной ситуации очень легко убедить собрата по несчастью сдаться.

Мать положила руку ему на плечо, и лицо ее стало таким печальным, что ему пришлось отвернуться. Он не любил говорить с ней о своем прошлом, о годах, проведенных в разлуке. За эти годы она потеряла своего любимого мальчика, Кэла. Этот ребенок был мертв, давно похоронен в креме. По крайней мере, к тому времени, когда Каладин снова отыскал свою мать, он уже стал тем, кем был сейчас. Преобразился в Сияющего, но остался сломленным.

Хесине не нужно знать о самых мрачных месяцах. Это знание принесет ей лишь боль.

– Во всяком случае, – Каладин кивнул в сторону группы мужчин, – после разговора с Норилом я заподозрил, что это поможет. Когда ты можешь рассказать другим о своей боли, что-то меняется. Когда рядом есть тот, кто тебя действительно понимает, становится легче.

– Я понимаю, – сказала мать. – Твой отец понимает.

Он был рад, что она так думает, пусть и ошибочно. Они сочувствовали, но не понимали. Ну и хорошо, что не понимали.

Для мужчин, тихо беседующих между собой, перемена заключалась в том, что им снова показали солнечный свет. Напомнили, что тьма осталась в прошлом. Но возможно, самое главное для каждого из них было в том, что они не просто больше не были одни, а почувствовали это. Осознали, что, каким бы одиноким ты себя ни ощущал, как бы часто в твою голову ни лезли ужасные мысли, рядом есть тот, кто тебя понимает.

Это не исправит всего. Но это было только начало.

34 Независимое пламя

Объединить силы означало бы изменить и извратить суть Вражды. Поэтому он не поглощает других, а уничтожает. Поскольку все мы бесконечны, ему не требуется больше силы. Если Вражда разрушит и расщепит остальные Осколки, он останется единственным богом, неизменным и не искаженным чужеродным влиянием.

– Мне не нравится ни одно из этих предложений, – перевел спрен слова Коряги.

Она наклонилась вперед, чтобы согреть свои узловатые руки – скорее всего, по привычке, так как этот проявленный огонь давал очень мало тепла. Его можно было упаковать и носить в кармане, всего лишь схватив бусину. Это было больше похоже на изображение огня, которое мерцало и потрескивало, чем на настоящее пламя.

Пока Адолин совещался с Сияющими, Вуаль сидела с открытым альбомом Шаллан, прислонившись к большому куску обсидиана, и делала вид, что рисует. Наброски у нее получались хуже некуда, но выманить Шаллан не удавалось.

– Ни одно из них? – спросил Адолин.

Он стоял возле костра: высокий, одетый в черную униформу с расшитыми серебром манжетами. Отполированные пуговицы идеально сочетались с серебром меча в ножнах на бедре.

В этом элегантно сшитом наряде он выглядел изумительно, просто потрясающе. Огонь почему-то был холодным, хотя ему полагалось быть теплым. А вот Адолин вызывал ощущение тепла, хотя черный мундир должен был придать ему холодности.