Ритм войны. Том 2

– Самосвет на кинжале больше, чем тот, в котором спрен был заточен раньше. Прежде всегда нужно было делить камень на две абсолютно равные половины, чтобы произошло сопряжение. Возможно, переместив одну половину в более крупный камень, я создала что-то новое…

– Умножение силы? – предположила Рабониэль. – Теперь мы, переместив большой камень на короткое расстояние, заставляем маленький преодолеть очень большое?

– Энергия при этом сохраняется, если как следует истолковать законы фабриальной механики, – проговорила Навани. – Тратится больше света, и переместить большой камень сложнее, чем маленький. Но, шквал… какие из этого следуют выводы…

– Запиши, – сказала Рабониэль. – Запиши свои наблюдения. Я сделаю то же самое.

– Зачем?

– Ритм войны, Навани, – сказала Рабониэль, словно это было исчерпывающим объяснением. – Сделай, как я говорю. И продолжай свои эксперименты.

– Обязательно, – ответила бывшая королева. – Но, Повелительница желаний, я столкнулась с еще одной проблемой. Мне нужен способ, позволяющий измерить силу буресвета в камне.

Рабониэль не стала расспрашивать зачем.

– Для этого у нас есть песок.

– Песок?

– Он черный от природы, но становится белым в присутствии буресвета. Поэтому его можно использовать для измерения Инвеституры: чем мощнее источник энергии поблизости, тем быстрее меняется песок. Я принесу тебе немного. – Она громко запела. – Это потрясающе, Навани. Не думаю, что я когда-либо встречала столь талантливого ученого.

– Я не… – начала Навани, а потом осеклась и, помолчав, сказала: – Благодарю.

85. Даббид

И зачем мне вспоминать?

Даббид всю жизнь был другим.

Именно так про него говорила мать: другой. Ему нравилось это слово. В нем не было притворства. Что-то в Даббиде действительно было другим. Он начал говорить в шесть. А складывать в уме не мог до сих пор. Он выполнял инструкции, но, если они оказывались слишком длинными, забывал этапы.

Он был другим.

Лекари не смогли найти причину. Они сказали, некоторые люди просто другие. Он всегда будет таким. Повитуха, узнав позже про него, сказала, что при рождении пуповина была обернута вокруг его шеи. Может быть, все дело в этом.

В детстве Даббид пытался накинуть себе на шею веревку, чтобы узнать, каково это. Он не спрыгнул с уступа. Другой конец ни к чему не привязал. Он не пытался умереть. Он просто немного затянул ее, чтобы узнать, что чувствовал младенцем.

Кто-то увидел, все запаниковали. Называли его глупцом. Год за годом отбирали у него все веревки. Думали, он слишком глуп и не понимает, что может себе навредить. Даббид часто попадал в неприятности. Делал то, что другие не стали бы делать. Не понимал, что люди запаникуют. Ему приходилось соблюдать осторожность, чтобы не пугать обычных людей. Им нравилось его бояться. Он не знал почему. Он был другим. Но не страшным.

Все стало еще хуже, когда умерла его мать. В тот день люди стали еще злее. Это была не его вина. Его там даже не было. Но внезапно все стали злее. Он оказался на войне, служа светлоглазому. Он стирал одежду.

Когда у жены этого человека родился темноглазый ребенок, все рассердились на Даббида. Он объяснил, что они ошибаются. Все иногда ошибались.

Только много позже он понял, что светледи солгала. Чтобы наказали не ее тайного любовника, а кого-то другого. Он мог многое понять, если хватало времени подумать. Иной раз ему везло.

Кончилось тем, что он стал наводить мосты. Даббид мало что помнил из того времени. Он потерял счет дням. Тогда он почти не разговаривал. Он был сбит с толку. Он был напуган. Он был зол. Но он скрывал от людей свою злость. Люди пугались и причиняли ему боль, когда он злился.

Он сделал свою работу, с каждым днем все больше пугаясь, уверенный, что скоро умрет. На самом деле он полагал, что уже мертв. Поэтому, когда один из всадников Садеаса чуть не затоптал его, толкнул и швырнул на землю со сломанной рукой, он свернулся калачиком и стал ждать смерти.

Затем… Каладин. Каладин Благословенный Бурей. Его не волновало, что Даббид другой. Ему было все равно, что Даббид сдался. Каладин вытащил его из Преисподней и дал новую семью.

Даббид не мог точно вспомнить, когда он начал выходить из боевого шока. Он никогда по-настоящему не избавился от этого недуга. Разве он мог? Хлопки были похожи на щелканье тетивы. Шаги походили на цокот копыт. А если он слышал пение, то вспоминал паршенди и снова оказывался… там. Умирал.

Однако ему все-таки становилось лучше. Где-то по ходу дела он начал чувствовать себя прежним. За исключением того, что у него появилась новая семья. У него были друзья.

И никто из них не знал, что он другой.

Ну, они думали, что он другой в ином смысле. Они думали, что он пострадал в битве, как и все. Он был… одним из них. Они не знали о его особенном уме. О том, каким он родился.