Рижский клуб любителей хронопортации

С обритой головой, в нелепой одежде я был для них пришельцем с другой планеты. Металлисты окружили меня волчьей стаей, и я понял, что меня станут бить. За что? Да за то, что я не такой, как они, и стою на их пути.

Первым ударил Пэт. Я успел взглянуть ему в глаза – они отливали сталью и были до ужаса беспощадны. Я думаю, он узнал меня, оттого и ударил так сильно. Но я устоял на ногах, наверное, это злость во мне прибавила силы. Потом били другие, сразу со всех сторон, я даже не пытался защищаться, потому что это было бесполезно. Не было сил стоять, и я стал заваливаться на правый бок…

Я падал целую вечность. Странно, но мне совсем не было больно, как будто я стал весь резиновый. Я падал и смотрел в перепуганные глаза какой-то девчонки – она стояла сзади Пэта, боязливо выглядывая из-за его плеча; всякий раз, как я получал удар, она вздрагивала. У нее округлялись глаза и вздымались вверх черные дуги густых бровей.

Это была Соня. В нашем бункере она появилась недавно. И как это я ее сразу не узнал?

Я падал и смотрел ей в глаза. Это были не глаза, а просто глазищи, даже лица из-за них не было видно, такие они были огромные. Соня всегда была хороша собой, и даже теперь, когда гримаса отчаяния и душевной боли исказила ее лицо, она все равно для меня была самой красивой девчонкой в мире.

Я упал на землю, словно мешок с костями, подняв над собой столб пыли. Меня еще раз для верности пнули ногой и потом оставили в покое. Я дернулся, тяжело застонав, и совсем затих. Под затухающий гитарный скрежет «Эксепта» и удаляющийся лязг железных цепей на телесах моих бывших дружков-пэтэушников я провалился в душную пустоту…

Не знаю точно, сколько я пролежал в этой подворотне, но, по-моему, порядком. В конце концов я, наверное, просто бы сдох, как собака, если бы не Соня.

Она вернулась мне помочь.

Я был словно в другом – призрачном – мире, как будто душа отлетела от моего бренного тела. Соня попыталась меня поднять, но куда там – ведь она была такая хрупкая. Тогда Соня присела подле меня на колени и стала ласково гладить мою лысую голову, всю перепачканную грязью и кровью, тихо приговаривая:

– Вставай, миленький, вставай…

Это подействовало. Я пришел в себя. Наверное, во мне открылось второе дыхание. Я раскрыл глаза и, увидев Соню, попытался встать. В правый бок моментально вонзился миллион стальных иголок, я утробно застонал и снова стал заваливаться на бок, но Соня, вовремя обхватив меня руками, не дала мне упасть. Я сделал первый шаг, потом второй, еще один и пошел, кусая от боли губы.

Было темно. Фонари почему-то не горели. Мы брели какими-то черными проходными дворами, спотыкаясь и падая на землю – для меня это была жуткая пытка. Боль справа в груди сводила с ума, похоже, эти подонки мне что-то там отбили. От каждого нового толчка я все больше прикусывал губы и скоро почувствовал знакомый солоноватый привкус во рту.

Наконец мы вошли в сырой колодец какого-то двора. Я задрал голову, но неба не увидел, с четырех сторон на меня наваливалась каменная громада старого дома. Особенно тоскливо было смотреть на мертвые глазные впадины окон, которые четко вырисовывались на серых стенах дома своими прямоугольными формами.

– Вот и все, – прошептал я, словно прощался с жизнью. И дом этот с мертвыми окнами, и полное безмолвие, окружающее нас, здорово давили на психику.

– Вот зараза, – выругалась Соня, она явно не слышала меня, – опять вырубили свет.

Соня рванула на себя массивную дверь – я успел заметить на ней нарисованный мелом кружок с голубиной лапкой, герб всепобеждающего пацифизма, – с диким скрежетом, от которого у меня заныло внутри, растянулась ржавая пружина. Соня, придерживая ногой дверь, с трудом протащила меня в подъезд. На миг полоска лунного света высветила кусок стены, а потом гулко хлопнула закрывшаяся дверь, и мы оказались в непроглядной темноте. Даже стало немного жутко.

Мы стояли на месте, тяжело дыша, и не знали, куда идти. Первой сориентировалась Соня, ведь она была в своем доме.

– Осторожно, здесь ступенька, – сказала она, и мы стали подниматься наверх, как вдруг вспыхнул свет. Лампочка была тусклая, но все равно, вспыхнув, она больно резанула по глазам. Я зажмурился. Соню тоже ослепило. Она остановилась и, переведя дыхание, успокоила меня:

– Ничего. Еще два пролета.

Мы опять начали подниматься. Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Дом точно вымер. Я слышал лишь наши шаги, слышал, как шаркали о ступени подошвы моих кед и скрипела платформа Сониных ботинок.

И тут до меня откуда-то сверху донеслась одна до жути знакомая мелодия. Кто-то на радостях врубил маг. Эту песенку я слышал, наверное, раз сто, а может быть, и все двести, когда лежал прошлым летом в больнице с гепатитом. Ее там крутил один прикольный хиппарь с волосюгами до пят, одним словом, заядлый «аквариумист». Он гонял эту песенку с утра до вечера, так что я успел ее вызубрить назубок. Ну конечно, это был «Иванов на остановке» – крутой боевик великого БГ. «Великим» его называл тот пожелтевший хиппан.