Рижский клуб любителей хронопортации

Когда мы вышли из ванной, Сонина соседка по-прежнему сидела на кухне, громко прихлебывая чай из блюдца. Эта Надежда Павловна мне сразу не понравилась, точно так же, как и тот Петухов, который пытался мне пришить уголовку. Злющая она была, как стерва. Это было видно и невооруженным глазом. Наверное, ее никто не любит, подумал я. Потому она и такая злая, словно собака. Нет, решил я, просто она никого не любит. В этом все дело. Она никого не любит. Да еще к тому же такая страшная, что, наверное, самой тошно, вот она и бесится. Вы знаете, мне ее даже стало немного жалко, но потом, когда Соня рассказала мне кое-что про нее, я пожалел, что пожалел ее.

Эта Надежда Павловна оказалась той еще дрянью. Нет, думаю, это слишком мягко сказано. Просто мразью, гнидой, которую надо давить. Представляете, ей взбрело в голову отцыганить себе Сонину комнатуху. Соня уже почти год живет одна, ее мать упекли в ЛТП на принудку. С матерью Соне здорово не повезло – она у нее хроническая алкоголичка. А больше у Сони из родных никого нет.

Так вот, эта Надежда Павловна заявила на Соню, что она наркоманка.

А дело было так… Как-то весной, по-моему, в апреле, в бункер заявился Пэт и с ходу так говорит:

– Кто хочет встать на колеса?

– Как это? – не поняла Соня.

– А вот, – говорит Пэт, – на, попробуй, тогда узнаешь, – сует ей какую-то пачку с таблетками. Знаю я этого Пэта, как облупленного. Вечно он, сволочь такая, испробует какое-нибудь дерьмо на других, а потом, когда поймет, что ничего страшного нет, сам попробует. Со мной точно так же было. Я очень хорошо запомнил, как он однажды предложил мне вколоть какую-то дрянь гнойного цвета. Такую же омерзительную на вид, что и лиловые прыщи на его поганой роже.

Вы знаете, когда Пэт в подвале вытащил из сумки тот шприц с иголками, меня всего затрясло от ужаса – такие они были все к черту ржавые! Откуда он только их выкопал? На помойке, что ли, нашел? Не знаю. Но только вид у них был сильно жуткий! Это точно.

Вот Пэт и говорит мне: а не слабо, мол, на иглу сесть? Подначивает, значит, меня. У самого ведь от страха поджилки трясутся, это сразу видно – голос у него дрожал, как студень.

Ну, делать нечего. Спасовать перед ним я никак не мог. Говорю, давай, что ли… Пэт перетянул мне руку жгутом и всучил шприц с этим дерьмом, про которое, между прочим, заметил, что это кайфовая вещь, мол, сам не раз пробовал. Врал, конечно, гад.

Я никак не мог найти вену, исколол себе всю руку. Наконец попал, но иголка, как назло, вылезла – очень дрожали руки, – и кровь из ранки забила фонтаном. Мне и так худо было, а тут совсем конец настал. Если честно, я не переношу вида крови. Вот я и грохнулся – там, где стоял. Что дальше было, не помню.

Я пришел в себя где-то под вечер. Вокруг темень такая, хоть выколи глаз. Ни хрена не видать! Во рту сухость страшная, языком не пошевелить – весь одеревенел, и тело ломит так, будто на мне целый день пахали. Я понять ничего не могу. Когда с трудом выбрался из подвала и увидел свою располосованную руку – все вспомнил. Меня сразу холодный пот прошиб. Выходит, Пэт сам вколол мне эту дрянь, а потом сбежал из подвала.

В конце концов вся эта эпопея закончилась тем, что я загремел в больницу. Диагноз – гепатит. Ничего не попишешь – болезнь века!

Но я отвлекся. Я же рассказывал про Соню. Ну так вот, а дальше с ней вот что было. Проглотила она пол-упаковки этих чертовых таблеток. И ничего. Как говорится, нет кайфа. Она подождала немного, а потом еще пол-упаковки грохнула. И опять ничего. Ну она встала и пошла домой.

До дома добралась нормально. Все помнит. Как поднималась по лестнице, как открывал ей дверь дядя Леша, как прошла на кухню выпить чаю, а потом… какой-то жуткий провал.

Очнулась только тогда, когда почувствовала жуткий озноб, словно сидела на сильном сквозняке. Соня открыла глаза и увидела, как вдруг ожили голубые в крупных порах стены кухни, как они гулко задышали, задрожав мелкой дрожью, а потом неожиданно у Сони отделилась голова и поплыла к окну. Соня сидела, пригвожденная к табурету, онемевшая от дикого ужаса, и внимательно следила за полетом своей головы, за тем, как по ветру, словно парус, развевались ее густые черные волосы.

Сонина голова сделала прощальный круг почета, а потом быстро устремилась к открытой форточке с явной целью вылететь на простор и раствориться в бесконечной голубизне ясного апрельского неба. Соня не хотела терять головы и потому, долго не раздумывая, решила броситься за ней вниз…

Соне повезло. На ее счастье дядя Леша в этот день был трезв, как стеклышко. Он услышал звон разбитого стекла и выскочил на кухню. Еще бы секунда-другая – и было бы поздно. Соня пробила руками стекло первой рамы и подбиралась ко второй. Представляете, какая это была жуткая картина – разбитое окно, Соня вся в крови с безумными глазами, готовая ринуться вниз с пятого этажа.

Короче говоря, Надежда Павловна после этой истории настучала на Соню, что она колется, и Соню поставили на учет. Дядя Леша ходил просить за нее, но куда там, – разве ему, распоследнему пьянице, поверит кто-нибудь?