Robbie Williams: Откровение

От The Sun пришла Джеки Свифт. Она – личность энергичная, взволнованная, дружелюбная. Они начинают беседовать, и более всего ей, по-видимому, комфортно, когда они делятся историями о тревогах. Не очень понятно – это у нее такая тактика, желание отличиться или просто она сама такая. Роб вежливо перечисляет весь свой широкий спектр тревог и страхов, и говорит: «А вот сейчас я нервничаю? Не в этот конкретный момент. Но сейчас без четверти час только. Еще не вечер».

И затем в первый раз – их будет много в следующие месяцы – он произносит строчку, которую придумал с Дэвидом Хокни: «Мой уровень самооценки или мой уровень реальной уверенности всегда был хронически низок, но в карьере мне все же удавалось продвигаться далеко. Я вот сейчас оглядываюсь и думаю: нет, не был я уверенным, но был я, сука, чертовски отважным! За это я себя могу по спинке похлопать».

Свифт спрашивает его, можно ли Айду назвать такой же сильной женщиной, как и те, которые его вырастили, и Роб разражается хохотом. «Да она не сильная женщина, – объясняет он. – Наверное, поэтому она меня так привлекает. Она неуверенная, невротичная, и ее невроз моему очень соответствует. То есть она невероятно сильна, она сама не подозревает, насколько. Она суперсильная, суперумная и супервеселая. На самом деле меня привлекает не только ее удивительная личность, но и ее неврозы, ее личные проблемы и слабости. И вот наши слабости соединяются и становятся силой. В мои моменты слабости она всегда поддерживает меня, а я – ее, соответственно. И я очень рад, что могу такое для нее делать. Но чаще она для меня».

Затем Свифт спрашивает, дружит ли Роб с Take That, а это явно способ выйти на вопрос о Take That вообще, но ответ гораздо интереснее – он вообще о Робе и дружбе. «Я вроде одинокого волка, – сообщает он. – Это вроде как звучит привлекательно, но на самом деле нет: я – волк-агорафоб. Да и это не правильно – я кролик-агорафоб. Так есть у меня друзья настоящие? Да в общем нет. Я сам по себе, никому не друг, жене только».

Журналистка настолько дружелюбна и не имеет никаких скандальных вопросов и повестки дня, что, когда она уходит, Роб начинает размышлять, на чем она сфокусирует свою статью. Он подозревает, что вытащит что-то из его слов о Лиаме Галлахере.

В результате в газете выходит вот что:

«Я не принимаю кокс, но думаю об экстази».

В преддверии выхода нового альбома Робби Уильямс рассказывает о том, как боролся с депрессией и наркозависимостью.

Это взялось из ответа Роба на вопрос, нужно ли ему думать о том, чтобы оставаться трезвым каждый божий день. Он объяснил, что на самом деле нет, не приходится, а потом перечислил, возможно, напрасно, те соблазны, с которыми может теоретически встретиться. Спрессованная в заголовке, цитата Роба в статье выглядит так: «Выпить мне не хочется, кокс нюхать мне не хочется, я очень рад, что не нюхаю кокс, но я-таки думаю об экстази»,

 – признает он.

Как и вся остальная статья, по стандартам и ценностям издания, в котором она опубликована, здесь есть попытка по-честному рассказать о мире Роба, передать его мнение. Но часто определенный язык и нюансы, и даже прямые высказывания, в процессе теряются, и здесь именно это и произошло. Есть определенные ожидания: как и что должны говорить люди в популярной прессе – с мелодраматичной прямотой, без сложностей, а их слова чтоб согласовывались с теми речами и архетипами, которые установились задолго до того, как интервьюируемый рот откроет, а его мысли перекраиваются под формат броского заголовка. Этот метод настолько обыден и стар, что мне вот самому интересно: те, кто «пасут» эти истории, сами-то видят, какие изменения и искажения, пусть мелкие и незначительные, им приходится делать ради формата? Но вот, просто чтоб сравнить, вернемся в реальный мир, где сидящий на софе в отеле Soho Роб старается, чтоб его интервью прошло хорошо, поэтому он, наверное, слишком откровенен, говорит дословно вот что: «Я не хочу выпивать, потому что мне не хочется пить совсем. Я не хочу употреблять кокаин, потому что очень рад тому, что не употребляю его. Я думаю об экстази, но думаю тут же и о том, что потом два дня ты хочешь себя убить. На самом деле нет ничего такого, что мне хотелось бы употребить или сделать. Это сегодня, когда я с вами разговариваю. И так же было вчера. Что произойдет в будущем – я не знаю. Я не знаю, есть ли место, где… вот помните, вы в детстве встаете на банку кока-колы и она вдруг мнется? Вот кто знает, когда я сомнусь? Сегодня, в четверть второго или который там час, мне хватает простой воды».

* * *