Робеспьер

Но депутаты, включая монтаньяров и Марата, не могли согласиться с тем, что исторически сложившееся королевское правление являлось преступлением, и потребовали судить короля. Тем более что в целом по стране все еще верили в светлый образ монарха. Робеспьер не был уверен в решении, какое примут депутаты, многие из которых хотели прикрыть короля неприкосновенностью, гарантированной ему отмененной де-факто Конституцией 1791 года. Поэтому 3 декабря с трибуны Конвента он заявил, что речь пойдет не о судебном процессе, ибо члены Конвента — не судьи, а о «мерах общественного спасения», об «акте государственной прозорливости». Судить короля означало судить саму Революцию. «Народы судят не как судебные палаты; не приговоры выносят они. Они мечут молнию; они не осуждают королей, они повергают их в небытие». «Людовик должен умереть, чтобы здравствовало отечество», — завершил свою речь Неподкупный. Такой вывод отвечал желаниям Коммуны и санкюлотов Парижа, и это ободряло оратора. А если верить Пруару, то своим соратникам-якобинцам Робеспьер сказал: «Разве вы не понимаете, что если Людовик не заслужил смерти, значит, ее заслужили мы!» Но так как многие помнили, что во времена Конституанты Робеспьер активно выступал против смертной казни, в своей речи он объяснил, что заставило его поступиться своими принципами: «Что касается меня, я ненавижу смертную казнь, которую расточают ваши законы, и я не испытываю в отношении Людовика ни любви, ни ненависти: я ненавижу лишь его злодеяния. Я обратился с требованием об отмене смертной казни к Собранию, которое вы все еще называете учредительным, и не моя вина, что основные положения разума были восприняты этим собранием как нравственные и политические ереси. Но если вам никогда не приходило в голову опротестовать эти законы, чтобы смягчить участь стольких несчастных, в преступлениях которых виновато скорее правительство, чем они сами, что заставляет вас вспомнить об этом лишь тогда, когда речь идет о защите величайшего из преступников? Вы просите сделать исключение и не применять смертную казнь в отношении того единственного, кто может служить ей оправданием?»

Робеспьер требовал от Конвента объявить Людовика «предателем французской нации, преступником против человечества». Конвент принял решение судить Людовика Капета согласно революционной процедуре, с предоставлением ему защитников; ими стали адвокаты Мальзерб, Тронше и де Сез. Защитники сразу заявили, что если Людовика судят как простого гражданина, то надобно выбрать присяжных и дать подсудимому право апелляции. Ибо, сказал де Сез, «я ищу среди вас судей, но нахожу только обвинителей». Разумеется, все понимали, что никаких апелляций не будет. Приговор вынесут единожды, и это будет смерть. На этот случай жирондисты предложили передать вынесенный Конвентом смертный приговор на обсуждение первичным собраниям граждан, иначе говоря, предоставить народу самому решить участь монарха. Они надеялись, что народ проголосует против смертной казни, которой настойчиво требовали монтаньяры во главе с Робеспьером, и тогда при поддержке разгневанных масс они уберут своих противников с политического пути. В ответ Робеспьер снова выступил в Конвенте с пространной речью и убедительно доказал, что обращение к народу вызовет лишь хаос, раскол страны и гражданскую войну. Если уж в Конвенте нет согласия, как смогут найти его члены сорока тысяч первичных организаций? «Я требую, чтобы Национальный конвент объявил Людовика виновным и заслуживающим смерти», — завершил свою речь Неподкупный.

Последней попыткой спасти жизнь короля явилось выступление 16 января 1793 года жирондиста Ланжюине, предложившего установить для принятия решения о казни большинство в две трети голосов. Предложение отвергли. «Я голосую за смертную казнь», — в тот же день с трибуны Конвента заявил Робеспьер. Марат предложил устроить открытое поименное голосование, иначе говоря, предложил депутатам повязать друг друга кровью короля. Конвент практически единодушно признал Людовика виновным и осудил на смерть с небольшим перевесом голосов. «Пути к отступлению отрезаны», — сказал тогда Леба. «Мы заключили договор со смертью», — промолвил Базир. Возможно, если бы голосование было закрытым, результаты оказались бы иными. Но обратного хода уже не было. Утром 21 января 1793 года Людовик XVI был казнен. Революция перешла черту, отшатнувшую от нее многих. У других же, напротив, появилось чувство безнаказанности. Герцогиня де Ла Тур дю Пен, бывшая в тот день в Париже, писала: «Мы не могли поверить, что столь страшное преступление свершилось. <...> Увы! В городе-цареубийце царила мертвая тишина. В половине одиннадцатого открыли городские ворота, и все завертелось, как и прежде... не произошло ни малейших изменений».