Робеспьер. В поисках истины

— Садитесь, графиня, — сказала настоятельница, когда дверь затворилась за Клавдией. — Я должна вам передать привет и подарок от особы, которая принимает горячее участие в вашей судьбе. В нашей обители провела несколько часов леди Мери Филиппе... Она только что уехала, — поспешила она прибавить, заметив невольное движение Клавдии к двери в соседнюю комнату, — и, к величайшему её сожалению, не повидавшись с вами, но на то были важные причины, и вот она просила вам передать, чтоб вы не сомневались в её участии и дружбе. И то, и другое она вам ещё докажет на деле, и не раз в течение вашей жизни, но теперь обстоятельства так сложились, что она должна скрываться и, для их же пользы, держать втайне свои сношения с друзьями. На свете много злых людей, дочь моя, и, к несчастью, могущество их превышает силу добра, — продолжала она со вздохом. — Добродетель преследуется яростнее порока, когда она является обличительницею греха. Правда колет глаза, и удел праведников во все времена — гонения и муки. Но блажен тот, кто избирает узкий и тернистый путь к достижению Царствия Небесного, и только претерпевший до конца спасён будет.

Долго говорила она всё в том же восторженном духе, навеянном на неё, без сомнения, посещением загадочной личности, выдававшей себя то за русскую, то за англичанку. Клавдия слушала её молча, понурив голову и с болью в сердце. Марья Филипповна уехала, не повидавшись с нею! Она не сумела отгадать её душевное настроение, она не подозревает, как Клавдии нужно с нею посоветоваться, чтобы знать, как ей поступать, когда её увезут отсюда и снова бросят, беспомощную и одинокую, в жизненный водоворот. Разумеется, муж её не без цели тратился целых два года на её образование и на развитие её талантов. У неё мороз по коже при мысли об этой цели. Кому рассчитывает он уступить свои права на неё? Может быть, злодею какому-нибудь!? И что ей тогда делать, у кого искать защиты и убежища?

— Она поручила мне вам сказать, графиня, чтобы в трудные минуты вы рассчитывали на неё, как на сестру, — сказала игуменья, точно угадывая мысли, кружившиеся в голове её слушательницы.

— Но где же я её найду? — вырвалось у этой последней.

— Вооружитесь терпением и выслушайте меня до конца, дочь моя. Вот подарок, который она мне для вас оставила, вы, без сомнения, в нём найдёте ответ и на ваш последний вопрос.

С этими словами она подала Клавдии маленький плоский футляр из чёрного дерева с серебряной отделкой вроде игольника, и, пожелав ей найти утешение в молитве, вышла из комнаты.

Клавдия нажала на чуть заметную кнопку в верхней части футляра, он открылся, и перед её глазами сверкнула золотая медалька с вырезанным на ней всевидящим оком в треугольнике и изображением каких-то странных предметов, похожих на орудия, употребляемые плотниками, кругом же шла надпись славянскими буквами: «Не вверяйся человеческому предстательству, а уповай на Бога».

Поцеловав благоговейно медальку, Клавдия надела её на шёлковый шнурок с ладанкой, в которой была зашита записка от Марьи Филипповны с изречением из Евангелия, золотой крестик, надетый на неё при крещении, а также другой, деревянный, которым благословил её отец; и когда она почувствовала новый подарок своей покровительницы на груди, ей сделалось так спокойно и радостно на душе, точно её обнадёжили невесть какими прекрасными обещаниями, точно она обрела защиту от всех напастей. А между тем она всё ещё не знала, где ей найти свою покровительницу в случае надобности и увидится ли она с нею когда-нибудь. Но, рассматривая футляр, в котором лежала медалька, ей показалось, что на дне его что-то такое белеется; это был клочок бумажки с надписью: «Genéve. Pré l’Evêque. 30», а дальше по-русски: «Запомни и уничтожь».

Не задумываясь, исполнила она это приказание...

— И что ж, обращались вы когда-нибудь к Мери Филиппе по этому адресу? — спросил принц Леонард.

— Обращалась, когда так заскучала по родине, что чуть не умерла от тоски, — отвечала она.

Это было в Париже, с полгода после того, как граф увёз её из монастыря. Прошло более трёх лет с тех пор, как она покинула родину и не получала вестей из дому. Скучала она по близким и раньше, но в ту зиму тоска её усилилась до такой степени, что она уж ничем не могла развлечься. Чтение, занятия музыкой, рисованием — всё опротивело. Ночи напролёт плакала она, а когда засыпала на рассвете, то таким тяжёлым сном, что разбуженная её стонами камеристка в испуге прибегала в спальню, чтобы узнать, что случилось с её госпожой.

Всё это отзывалось на её здоровье, она бледнела и худела не по дням, а по часам, и приводила этим в бешенство своего супруга. Время шло, жизнь в Париже при роскошной обстановке, которой он считал необходимым окружить красавицу жену, стоила графу ужасно дорого, а между тем невозможно было никуда с нею показаться. Раз как-то он решился вывезти её в театр, но в ту самую минуту, когда в их ложу вошла та особа, которой он хотел её показать, с Клавдией сделался такой сильный истерический припадок, что её без чувств должны были вынести из театра.