Робеспьер. В поисках истины

— Граждане, вернёмся к нашему счастливому празднеству, которому не могут помешать безумные оскорбления изменника! Завтра меч правосудия будет карать врагов отечества!

Вся двухсоттысячная толпа воскликнула, как один человек:

— Да здравствует республика! Да здравствует Робеспьер! Да здравствует Неподкупный!

Только вдали раздавался одинокий голос, едва слышно произносивший:

— Долой гильотину!

Это был Оливье, которого полиция с помощью национальной гвардии уводила в тюрьму.

VIII

Робеспьер медленно сошёл со ступеней, над которыми возвышался жертвенник. Последние слова Оливье поразили его в самое сердце, как он ни казался хладнокровным. Этот голос, полный ненависти и мести, послышался из толпы, которая, по его мнению, была заодно с ним. Правда, народ протестовал против оскорбления, но всё-таки народу пришлось защищать его, тогда как он думал, что народ единодушно признает его диктатором Франции.

Бледный и встревоженный, следовал он за процессией на Марсово поле, где торжество должно было кончиться грандиозной патриотической демонстрацией. Он чувствовал, что его всемогущество колеблется, и удивлялся, сколько ещё фальшивых нот нарушают гармонию торжества. Увы, всюду были заметны предзнаменования раздора. Многие из членов конвента, подстрекаемые смелой выходкой Оливье, громко разговаривали, очень свободно и саркастически. До ушей Робеспьера доносились слова ненависти, презрения, угрозы и роковых предсказаний.

— Он возбуждает во мне только отвращение и ненависть! — говорил один.

— Один только шаг от Капитолия до Тарпейской скалы! — прибавлял другой.

— Всегда может найтись новый Брут! — сказал третий.

Заставить замолчать все эти злые языки мог только глас народа, который громко бы произнёс на всю Францию:

— Да будет Робеспьер диктатором, пожизненным диктатором!

Но тщетно ждал Неподкупный такого народного приговора. Праздник на Марсовом поле далеко не был таким торжественным и блестящим, как торжество на площади Революции. Все устали, и нервы у всех были расстроены. Робеспьер произнёс ещё речь, но народ слушал его рассеянно. Вообще день окончился среди общего утомления. Обратное шествие совершилось беспорядочно и без малейшего торжества.

Робеспьер должен был вернуться в Тюильри для совещания со своими товарищами по конвенту и Комитету общественной безопасности. Но вместо того он отправился домой и заперся в своей комнате. Семья Дюплэ настигла его у дверей дома.

— Не правда ли, праздник очень удался? — спросила старуха Дюплэ.

— Да, — отвечал Робеспьер.

— Так вы довольны?

— Да, но я очень устал.

Корнелия подошла к нему и стала рассказывать подробности торжества, которых он, вероятно, не заметил.

— Неужели? Это очень интересно! — отвечал он. — Вы мне всё расскажете завтра.

— Разве вы не будете обедать с нами?

— Нет. Мне надо отдохнуть.

Она продолжала его упрашивать не портить им праздник, но он произнёс:

— Нет, извините меня. До свидания. До завтра.

С этими словами он ушёл в свою комнату и запер за собою дверь.

В этот вечер все были очень печальны в доме Дюплэ. Никто не дотрагивался до ужина. Ни для кого не было тайной, что день вместо торжества окончился большим разочарованием для Робеспьера, и все разделяли его чувства, хотя не желали этого обнаружить.

— Не надо его беспокоить, — сказала госпожа Дюплэ, хотя вся семья хорошо поняла, что утомление было только придумано им для предлога.

— Но разве мы не пойдём смотреть фейерверк?

— Нет, — отвечала мать, — мы не можем забавляться без него.

И все легли спать очень рано.

Дом, обитатели которого проснулись в этот день весёлые, счастливые, безмолвно дремал, когда улицы Парижа снова наполнились шумной толпой, спешившей на фейерверк.

Робеспьер увиделся с семьёю Дюплэ только на следующий день за ужином. Всё утро и весь день он провёл в своей комнате под предлогом спешной работы. Действительно, он работал один в безмолвной тишине над составлением грозного прериальского закона, который он намеревался на другой день предложить на утверждение конвенту. Этой суровой мерой уничтожалась всякая защита подсудимого в революционном трибунале и не требовалось для удостоверения виновности подсудимого ни улик, ни добровольного признания, ни свидетельских показаний, а достаточно было нравственного убеждения судей, что подозреваемый виновен.

Этим законопроектом он отвечал на нанесённые ему публично оскорбления. Он хотел основать своё диктаторство на мирной демонстрации, но это ему не удалось. Изменники могли быть побеждены только террором. Этот безжалостный закон, конечно, Робеспьер сам намеревался представить в конвент, и, конечно, даже его враги безмолвно должны были его принять после того скандала, который случился накануне. Даже этот скандал был хорошим предлогом для проведения нового закона, который будет применён впервые к безумному юноше, оскорбившему Робеспьера, как ещё никто его никогда не оскорблял, и ко всем близким ему лицам.