Робеспьер. В поисках истины

Граф отвечал, что про этого нового молодца ничего ещё достоверного неизвестно. Он ни разу не был пойман, и всё, что про него рассказывают, может быть, и вздор.

— Ведь и про Шайдюка ходила молва, что он изумительно хорош собой и прекрасно воспитан, ну, великосветский герой, одним словом, а на деле оказалось, что это в полном смысле дикарь, с отвратительной рожей и ничем, кроме зверства, не отличается от обыкновенного мужика.

— А Татарчук?

— И этот по всей вероятности не далеко от него отстал. Наружность у него красивая и импонирующая, правда, но в сущности такой же gibier de potence, как и другие.

— И давно этот Сокол здесь появился?

— Нет, недавно, кажется. Его схватили бы вместе с прочими, если б он участвовал в поджоге и разграблении федюхинской усадьбы, помните, два года тому назад? Они тогда пропасть народу погубили, помещика Митинского с семьёй, Лазареву и многих других... Нет, Сокол, должно быть, здесь недавно, — продолжал граф, помолчав немного. — И, без сомнения, наши власти возьмутся наконец за ум и прекратят это безобразие. В Петербурге не хотят верить, когда начинаешь рассказывать про то, что здесь делается, — прибавил он с улыбкой.

— А вы давно были в Петербурге? — спросила Софья Фёдоровна.

— Я там каждый год бываю и подолгу живу. У меня там мать и сёстры, свой дом на Фонтанке. Сёстры ещё не замужем, я над ними опекуном, и хлопот мне с их имениями немало. Матушка женщина светская и делами не занимается.

— А братья у вас есть?

Вопрос этот, произнесённый Софьей Фёдоровной машинально, как будто смутил его немного.

— Нет, братьев у меня нет, — ответил он отрывисто и, тотчас же поднявшись с места, стал откланиваться, а перед тем, как расстаться с Бахтериной, произнёс ещё несколько прочувствованных фраз с намёком на его страстное желание породниться с их семьёй.

Да, у него серьёзные виды на Клавдию. Это по всему видно. Сестрица Анна Фёдоровна должна быть в восторге. Удалось ей-таки наконец найти такого зятя, который никакого приданого за невестой не потребует. Клавдию она выдаст за графа Паланецкого, старших дочерей в монастырь упрячет, и всё состояние безраздельно достанется её возлюбленному Фединьке.

Ловкая особа, сестрица Анна Фёдоровна! Злым людям всегда больше везёт, чем добрым, на свете, ну как же после этого сомневаться в могуществе дьявола?

Столько надобно было Софье Фёдоровне передать мужу, что она не знала, с сего начать, когда он вошёл в спальню, но он сам тотчас же спросил, был ли у неё граф Паланецкий. И вопрос этот был задан так угрюмо, что она поспешила объявить, что новый знакомый, невзирая на любезность, красноречие и изысканные манеры, не понравился ей.

— Он страшный, с ним жутко. А какой старый!

— Да, он далеко не молод, — согласился Иван Васильевич, укладываясь на широкую кровать рядом с женой. — Он хитёр и ловок, но страшного в нём ничего нет. Не нам с тобой бояться таких авантюристов, как он, а скорее ему нас, — прибавил он с улыбкой.

Софья Фёдоровна полюбопытствовала, почему он считает его авантюристом.

— Да как тебе сказать, всё в этом человеке загадочно и темно: происхождение его, богатство, общественное положение, мысли и цели, всё это он скрывает также тщательно, как и лета свои. Репутация его такая же подкрашенная, как и усы его. Что ж он тебе ещё рассказал?

— Он говорил, что у него в Петербурге мать и сёстры.

— Да, да, он это всем рассказывает. Ну, а ещё что?

— Мне кажется, что ему в самом деле хочется жениться на нашей Клавдии.

— Он в неё влюблён... Если только не притворяется.

— Но для чего же ему притворяться?

— Кто его знает! Впрочем, не он один, а все находят, что она была замечательно хороша на этом бале. Выровнялась девчонка. Можно ли было ожидать, что из неё выйдет красавица.

— Ты думаешь, её выдадут за него?

— Ещё бы! Посватался бы только, с восторгом отдадут.

— Ах, вот что ещё, — вспомнила Софья Фёдоровна. — Катенька с Машенькой в монастырь идут. Они обе кликушами сделались, и Симионий их отчитывать будет. Мне очень хотелось бы, чтоб он и над нашей Магдалиночкой помолился.

Её нетерпеливо прервали.

— Что такое? Кликушами сделались? Откуда эта нелепость? — отрывисто спросил Иван Васильевич, приподнимая голову с подушки и продолжая разговор в сидячем положении. Он был чем-то озабочен и раздражён. Это чувствовалось и в голосе его, и в движениях. Комната освещалась только лампадой, горевшей у киота, перед образами, но, вглядываясь в его лицо, Софья Фёдоровна не могла не заметить, что оно бледнее обыкновенного и что в глазах его нет обычного выражения спокойной задумчивости.

— Всё это говорят, — отвечала Софья Фёдоровна. — С ними это в церкви сделалось, за обедней, когда Херувимскую запели, упали обе, как подкошенные, стали биться и кричать. Их вынесли без чувств, и они только дома очнулись. А что в монастырь они поступают, это наша Ефимовна от их няньки слышала...

— И скоро их туда увозят?

— Да завтра, говорят.

— И прекрасно, — вставил вполголоса Иван Васильевич.

— Тётенька Агния здесь была, а к нам и не заглянула. Это очень странно, не правда ли? Ей, кажется, сердиться на нас не за что.