Родник Олафа

Ермила Луч по зову Улеба Прокопьевича, правда, на свадьбу его дочери Ксении Улебовны бысть отпущен Иваном Войтишичем, да не всяк вержавец туды попасть сумел, мед-пиво попить да игру послушать. Токмо отзвукам той игры Сычонок и внял скрозь плищь[264]. Да ничего и не уразумел, ну, волны, колыхания… А ночью те звуки и всплыли в нем белыми кринами да лебедиными криками, так что он в диве очнулся и долго лежал да глазами-то хлопал. И с тех пор чаял вновь ту игру услыхать, пойти в Лучин-городок на поклон Ермиле. Да и озеро отай увидать.

А вон куда его занесла на своих крылах Сирин-птица, али кем еще оборачивается судьба?

…На противоположной заходу солнца стороне, за полями, мощно горбатился большой лес. Там струились дымки какой-то веси.

Сычонок угадывал змеение той речки, которая привела их со Днепра, внизу, под холмом. Правда, самой воды видно не было, но кусты, особенно густые, ее ход указывали. И уходила она куда-то в южную сторону, в лесные дебри. А напротив того Арефинского холма, на коем Сычонок сейчас и стоял, через речку круто зеленел древесами и хлебными полями другой Арефинский холм и наверху виднелись крыши истобок – та весь была поболее этой. И оттуда наносило лай собак.

Посмотрел он снова на заход солнца и правее: там-то и лежало, жило Немыкарское болото…

Хотелось ему заглянуть в рощу-корону, он то и содеял, прошел среди древес. Внутри было уже не столь светло. Стволы бронзовели, листва мнилась какой-то лепниной, что ли. Сычонок озирался с непонятным страхом. Чем-то это место ему напоминало храм: и тот, что стоял на верху гривы в Вержавске, и тот, что был на Мономаховом холме в Смоленске, и монастырский в Смядыни. Может, и клаколы где есть? Он даже задрал голову, разглядывая древесные своды. И вдруг узрел ярко-желтый сгусток солнечный, золото живое, с крылами. Разинул рот, а вскоре и услышал:

– Филю-вилю, витью-уои-уои?

То была иволга. Их много обитало и вокруг Вержавска. Но эта показалась ему особенной. И она отчетливо вопрошала Сычонка о чем-то. Тогда и он не удержался и ответствовал ей своим округлым и сокровенным свистом. Птица послушала и снова спросила:

– Филю-вилю, витью-уои-уои?

Посреди рощи была площадка с черным кострищем. Видно, зачем-то сюда арефинцы приходили…

Мальчик оглядывался. И роща глядела на него темно-синими очесами отовсюду.

Невольно затаив дыхание, он вышел оттуда и вдруг увидел, как на болоте встает дым. Дым! Кто-то зажег костер. Правда, языки огня еще не стали заметны. Дым клубился, завивался… Но и поблизости начал куриться такой же костер. А потом и поодаль. И еще один, и еще. Сычонок смотрел удивленно. Кому понадобилось разводить в такую пору костры на болоте? Зверогонам каким? Или кому?

А дымы шли все гуще, клубились и расстилались, иные вставали причудливыми фигурами трех- и четырехголовыми, с крыльями и хвостами. И опадали, смешивались с другими завихрениями, и белое густое облако еще больше растекалось, пучилось. И чудно было то, что нигде не собирались туманцы, все лесочки, кусты и низины яснели сизо, синевато.

Сычонок пошел вниз. И на тропинке повстречал Крушку, она быстро повернула и побежала прочь. А он хотел указать ей на дымы, спросить… Во дворе он столкнулся с Найдой, тащившей куда-то ведра с водой, и попытался ей знаками объяснить про дым. Она глядела на него, сдувая со щеки прядь волос, потом улыбнулась, так ничего и не поняв, и пошла дальше. Тут на двор вышел сам Нездила Дервуша. Мальчик шагнул к нему и начал делать знаки. Нездила Дервуша исподлобья тяжело смотрел на него маленькими кабаньими глазками.

– Ась? – вопрошал он, почесывая грязными ногтями заросшую, медную от загара щеку. – Чиво ти?

Сычонок тыкал пальцем в сторону дыма, изображал струение дыма…

Нездила попытался повернуть одну только голову, но шея у него была так коротка, что пришлось и всем туловищем развернуться и посмотреть.

– Да ён про болото баит, тятя, – вдруг сказала появившаяся откуда-то смуглая Гостена.

И она быстро на мальчика взглянула. Тот закивал.

– А-а… – отозвался Нездила Дервуша и, ничего больше не говоря, прошел в хлев.

– То не дым, – объяснила смышленая Гостена.

– …То Яшка-Сливень! – ввернула Крушка, прошмыгивая сбоку от сестры. – Грудие росное пахтаеть ради наших полей. А мы погоним ему клюсю. Погоним! Погоним!

– Крушка, чё дуришь-то? – отозвалась Гостена, морщась.

В истобке уже было темно. Лучин не зажигали, баба уминала дочек на сон, а те все переговаривались, прыскали смехом. Хорт не появлялся. Нездила Дервуша поворочался-поворочался да и захрапел. В зыбке хныкала пятая дочка, баба просила старшую Найду покачать, попеть ей. И та гнусаво запела:

Сон да дремаНакатись на глаза

Да на Сбыславушки…У ней колыбельВо высоком терему,На гибком оцепу,Крюки да кольца серебряны-ы-ы…Сама колыбель позолочена-а-а…

Найда громко зевнула и продолжила: