Родник пробивает камни

Вчера, после посещения музея, который размещался на первом этаже заводоуправления, Петр Егорович поднялся с внучкой в комитет комсомола и познакомил ее с секретарем Людой Андроновой, высокой и стройной девушкой в клетчатом платье, возраст которой Светлане показался настолько неопределенным, что она никак не могла понять: или ей уже тридцать, или всего-навсего двадцать один — двадцать два года? Откуда знать Светлане, что комсомольская работа, в отличие от всех других работ, умеет поспорить с возрастом и с плохим настроением. Чтобы вести за собой молодость, нужно в душе быть самому юным, а если человек юн душой, то морщины разглаживаются как бы сами по себе, они не бросаются в глаза собеседнику.

Улыбка у Люды такая просветленно-озорная и свойская, будто она, Люда, была давнишняя подруга Светланы. Даже руку пожала не так, как жмет руку женщина женщине, — вяло, неуверенно, лодочкой, — а крепко, по-мужски, с энергичным потряхиванием, словно стараясь пожатием этим сказать: «Молодец, что пришла… С нами не пропадешь…»

Люда Андронова советовала Светлане зайти в тринадцатый, механосборочный цех, где много девушек и где можно увидеть, как из отдельных, разрозненных деталей, изготовленных в других цехах, собирают электромоторы.

Любил этот цех и Петр Егорович. Он сам проработал в нем без малого двадцать лет, из него пошел и на пенсию. Трудился на стареньком карусельном станке «Кинге».

— Ну что ж, доченька, хоть цифра тринадцать и не самая веселая, мы все-таки заглянем в тринадцатый.

Цех был огромный, ответственный, в нем, как в устье реки, впадающей в море, завершалась вся та работа, которая была проделана в речушках и ручейках других цехов.

Начальник цеха Федор Михайлович Карташов, человек уже немолодой и, судя по орденским планкам на пиджаке, бывалый, встретил Петра Егоровича как старинного друга. Он даже прервал телефонный разговор, извинившись перед кем-то в трубку, которую положил на стол.

— Сколько лет, сколько зим! — воскликнул Карташов, протягивая через стол обе руки.

— Зря наговариваешь, Михалыч, не был у вас всего полмесяца! — ответил Петр Егорович. — Пришел посмотреть, как вы тут живете-поживаете, и добра наживаете.

Карташов быстро нашелся. Почесывая затылок, он подмигнул Петру Егоровичу, вышел из-за стола и пододвинул Светлане и деду стулья.

— В наш сумасшедший двадцатый век, дорогой Петр Егорович, за полмесяца можно покорить космическое пространство и соорудить на Марсе и Венере филиалы нашего завода.

— Что да, то да… Время скачет, ох как скачет… — согласился Петр Егорович и сел по другую сторону стола, дав Светлане взглядом понять, что и она тоже может присесть.

Карташов извинился и, кивнув на телефон, поднял со стола трубку. Лицо его сразу же стало серьезным, даже чуть злым. Он принялся кого-то отчитывать. Грозился поставить вопрос на парткоме: кто-то в кузнечном цехе задерживал поковку валов, отчего под ударом был месячный план не только тринадцатого цеха, но и всего завода.

Светлана смотрела на начальника цеха, и ей казалось, что в чем-то он напоминал их школьного завхоза, который бесконечно ругался то с уборщицами, то с лаборантами химического и физического кабинетов, вечно носился с ведрами красок, с рулонами географических карт и приборами для учебных кабинетов… Встреть она Карташова где-нибудь у автобусной остановки, ни за что не могла бы подумать, что этот уже немолодой человек, с мягкими и реденькими, как ленок, светлыми волосами, некрасивый, мужиковатый и нескладный, со сбитым набок узлом стираного галстука, выпускал продукцию, за которую золотом платили шестьдесят стран мира; коллектив завода, состоящий из таких вот, как Федор Михайлович, который не умеет хорошенько завязывать галстук, соперничает со специалистами и миллионерами Америки и промышленниками Западной Германии, чьи электрические машины уже давно поднялись на уровень мировых стандартов.

Карташов сердито бросил на рычажки трубку и, сразу изменившись в лице, преобразился.

— Вот так с утра до вечера!.. То цыганишь чуть ли не на коленях, то, как цепной пес, рычишь: «Давай! Давай!.. Давай!» Грозишь, пугаешь, канючишь, убеждаешь… Кроме нагоняев и шишек, никаких тебе регалий. — Карташов только теперь посмотрел на Светлану. — Родня?

— Внучка. Пришел сватать.

И вдруг, словно спохватившись, Карташов даже всплеснул руками, зорко вглядываясь в лицо Светланы.

— А!.. Да это вон кто!.. Павлик Андреев! Герой Замоскворечья, участник штурма Кремля!.. Погиб в боях на Остоженке и теперь воскрес из мертвых. — Карташов вплотную подошел к смутившейся Светлане, которая тут же встала, и обеими руками долго и крепко жал ее руку. — Ну что ж, за честь примем, если наша дружина придется по душе. Мы умеем не только работать, но если нужно, то сыграем на сцене царя Ивана Грозного и деда Щукаря. Я сам, грешным делом, в войну не только стрелял в немца, но и плясал. Что, Егорыч, не веришь? От самого Днепра и до Берлина стрелял и плясал, плясал и стрелял.