Родом из шестидесятых

Советские фильмы оказались киносказками, скрыто противостоящими реальности, или уменьшившими до неразличимости дистанцию между сказкой и жизнью. Это фильмы голливудского типа, в них была атмосфера социальной удачи, энергия социального оптимизма, утверждающего стабильность и ценность мира, и должное поведение в должных обстоятельствах, идентификация с героями и в конце – с обязательной наградой. Примитивность – закон жанра.

В новых исторических романах и фильмах чудилось что-то до оскомины привычное. В очередной раз смотреть, как патриотичные солидные дядьки с длинными бородами в сарафанах, смиренно крестятся, тыкая пальцем в пузо, рассуждают о граде Китеже, отдает банальным русофильством.

Еще одно направление пошло на поводу у представлений обывателей о справедливости, убежденных, что надо отнять богатства у бандитов, чиновников-взяточников и богачей и отдать в некую честную мошну, принадлежащую народу (вопрос: где потом отыскать эту мошну, и как поделить между 150 миллионами?)

Костя Графов, после умерщвления его журнала Интернетом, стал заметным в литературном мире автором «народных сериалов», в которых честные менты, следаки с юношескими или грубыми мрачными лицами ставали стеной вместе с дружками, бывшими "афганцами", против "бандитского Петербурга", вороватого высшего начальства, убежденные, что жизнь состоит только в искоренении коррупции. И то – коррупции бывшей изгнанной власти, не затрагивающей нынешние устои, ни-ни! Ремесленники поняли, что грубое воздействие – электрошокером по мозгам читателя и зрителя в борьбе с прошлыми негодяями за справедливость и есть то, что любит народ. И для усиления интереса обрывали каждую серию на самом волнующем месте.

Иные видели затухание жизненных сил, не вырывание их вверх, а опускание вниз, в лаз, подкоп. Там, на дне выживания, будут найдены высокие слова. Там может быть осмыслен хаос.

Были и радикальные убеждения, например: ввиду того, что вторая сигнальная система, в которой существует культура, не может выразить весь ужас существования, то надо замолчать. Истина скрывается в молчании.

Среди этих крикливых направлений «авторское искусство», артхаусное – ушло в маргинальность, ибо мало кому нужен писк чистой исцеляющей мелодии среди глыб отчуждения, и одиночество в этих глыбах. Читатель забыл то чудесное и непонятное, что трепетало в его юности. Эти авторы живут, как правило, в своем камерном мирке. Здесь много нищебродов, неудачников, уехавших на Запад, и самоубийц.

Диссидент Буковский издалека вещал, что человек – это не звучит гордо, и всем надо покаяться.

Ставшие ненужными маститые писатели «с крепкими седалищами» брюзжали, глядя из-под обесцененных томов своих собраний сочинений: новая культура превратилась в отстойник! Происходящее в литературе – взметнувшийся рой листвы, уляжется, и все станет на места. Андеграунд же объявил это новым периодом искусства. Они, старые романтики, ворчали: культура расколота! Есть в народе сатанинство, тьма, и есть божественное! Политикой и культурой занимаются коммерсанты. Развратили народ, чтобы извлекать деньги.

– Казалось бы, сейчас и вздохнуть культуре, но нет, – заявляли они. – На месте старых идолов встает новый уродливый, коммерциализированный идол, шоу попкультуры. Видите ли, должно выживать конкурентоспособное. Соцреализм заменен анатомическим реализмом. Нельзя Дарвина втаскивать в культуру. Закон джунглей!

Однако литературная классика была тем стабильным плато, от которого уходили в сторону дорожки различных течений. Да, читать ее стали меньше, но она крепко осела внутри нас. «Народные сериалы», популярная эстрада, то, что пишут и говорят, даже в них все же сохраняется главное – боль за человека, что будет всегда, как сама классика. Хотя все ссылки на классиков, старых философов устаревают – их мысли в новых условиях рассеиваются, делаются далекими схемами перед новой глубиной грядущей эпохи.

Мои давние приятели Гена Чемоданов и Толя Квитко требовали перетряхнуть всю культуру, с переоценкой художников, мне казалось, вместе с водой выплескивая ребенка. Гоголь погиб, так как пафос добра превзошел его стиль, которым он выражал победу над глупостью. Достоевский понял, стоя у края, что все революции не стоят эшафота. Ленин боролся против трех китов мирового духа: религии, культуры и морали, то есть против разума человечества. Революции требуют неукоренившихся людей. Маяковский, покушавшийся на самоубийство, примирился с царями, создал миф о революционном государстве, – курс лечения от его трагического сознания. Безумие Мандельштама, окаменелость Ахматовой… А у народа своя генетическая задача – улучшить условия своего самосохранения.

28

Я давно освободился от пут министерства, где работал в молодости, от того времени, что, как считал, тяготило меня узостью и удушьем, и откуда выгнали в бездну свободы.

Легче ли мне стало?