Родом из шестидесятых

Почему и в новом времени воспроизводятся все прежние тяготы существования? Только становятся более открытой страсть обладать вещами, властью, уже даже не прикрываясь моралью и совестью? Почему не исчезает страх перед аномалиями природы? Что является причиной устойчивости корней старого мира? Социальная система? Ограничивающая наше существование природа? Или мы сами? Какая невероятная сила корневых привычек народа, как у встреченных мной людей шестидесятых, держит дух рухнувшей системы незыблемым, чем испокон пользовались властители для своих целей? Дело в воспитании и образовании народа?

Неужели непобедима природа живого существа – поедать другого, чтобы выжить самому, стремиться стать альфа-самцом?

Исчезла цель. Нет идей. Есть лишь то, чем был когда-то счастлив. Как сказал писатель Д. Быков, время, заторможенное искусственно, перестало существовать. Мы оказались в безвременье, и феномен возраста исчез. Нет вертикального возраста, а только горизонтальный, 50-летние ведут себя как 20-летние. Мировоззрения нет, ибо меняться нечему. Возрастные изменения сводятся к деменции. Застывшее время не становится историческим.

Кто бесконечно крутит колесо сансары, находящейся во власти кармы и воспроизводящее все те же переживания? Это состояние, из которого не выйти, вроде античного рока (социальный строй с законами и подзаконными актами, жажда возвыситься, день и ночь, зима и лето).

Сальвадор Дали писал: конвульсии Революции нужны лишь затем, чтобы дать новую жизнь Традиции. Стоячим водам Традиции, в отличие от рек, нет надобности куда-то течь, ибо они справляются без этого, отражая вечность. Несокрушимые и стойкие вещи, пыль под ногами – знаки вечности. Власть зримого и осязаемого – что перед ней эфемерная суетность идеологии!

Может быть, мое ощущение предопределенности исходит из неприятия отставшего от времени (мое время кончилось). Но великие мыслители, как доказано, опережали время, а я прислушиваюсь к ним, и потому могу быть впереди своего времени.

****

Приближается очередной Новый год в двадцать первом столетии. В этот день происходит добровольное помешательство – из желания освободить все инстинкты, напиться и забыться. Что это за страсть к мишуре и блесткам? Ожидание чуда? Ведь все знают, что чуда не будет.

Новый год – это своего рода революция, освобождение от всех горестей мира, чистый воздух преображения. Только разрешенная революция, с отдаленной безопасной для эпохи мечтой. Даже сами органы насилия ослабляют скрепы, вернее, отбрасывают их и предаются разгулу свободы.

Для нас с женой это уже не был праздник. После смерти дочери мы убрали коробку с проклятыми новогодними игрушками и искусственной елкой на антресоли – навсегда. И на Новый год выключали "ящик" с его бесконечными хороводами, с дешевой мишурой над головами пляшущих толп на Красной площади (хотя сейчас совсем не дешевой – мэрия тратит миллионы, чтобы мы забыли наше неопределенное тревожное будущее). И не понимаем восторгов огромных толп. Впрочем, я и тогда, в молодости, считал их наносными, из отчаяния перед реальностью.

Мы перестали смотреть телевизор, ибо свобода интернета настолько обширна, что в него можно погружаться бесконечно. Иногда, когда включали телевизор, на экране ругались в политических шоу, «сбрасывая Ивашку с наката», или врывались пересуды повседневных измен и разводов пар, с судебными тяжбами родственников, делящих наследство. Ими заполнен экран, раньше только показывавший монолитность советской семьи, хотя я и в шестидесятых вживую видел и испытывал на себе то же самое.

Мы с женой живем равнодушные, как люди давно привыкшие один к другому. Я не изменился – в глазах жены такой же эгоист, озабочен не семьей, а чем-то высшим. И даже не озабочен, а – все мои мысли там. Но при любом недомогании оживляемся, чувствуя неизбывный страх друг за друга. И в то же время, вопреки нашей трагедии, – инстинктивно стремимся ухватиться за край уходящего в бессмертие плато жизни, что еще может обеспечить наше физическое существование.

Я вижу в Кате, постаревшей, душу такой же, не умевшей притворяться и прекрасной, какой она была всегда, только я не ценил ее раньше.

Она по-прежнему несет свою ношу любви – опекает не только меня, но и своих подруг. Галка потолстела и еле ходит, но такая же бодрая, Валя болеет, и муж шофер дежурит у ее постели. Катя помогает им доставать лекарства. Они постоянно звонят, вываливая на нее свои беды, как вампиры. "Ты наша заступница", – канючат они. "Нет, я врачеватель", – сердито говорит она.

Наше время прошло, и мы думаем лишь о том, сколько еще, два или пять лет будем вместе, и кто уйдет первый, оставив другого уже в безысходном одиночестве.

Нет никаких изменений в возрастных свойствах человека за тысячи лет. В старости я стал добрее, умнее, мудрее, больше понимаю людей, потому что сам многое понял. Но остался в душе прежним Веней, хотя зовут уже Вениамин Сергеевич. Так же открываю рот в удивлении, глядя в книжку и забыв поесть.

____