Роялистская заговорщица

– Генерал, – спросил он, – так ли я понял ваше приказание?

– Да, возвращайтесь в Филипвиль.

– Мы на границе.

– Я знаю, отправляйтесь.

Капитан взглянул на Бурмона, его губы зашевелились, но он промолчал; приказание было определенное. Он поднял шпагу и скомандовал:

– Налево кругом! Марш!

И стал во главе отряда.

Затем ни слова. Молчание. Все стихло. У Лориса сжалось сердце.

Когда по приказанию уходили эти люди, – он не знал их, – но ему казалось, что уходят друзья.

Бурмон оставался неподвижен, с устремленным взором на дорогу; он следил за исчезающими силуэтами лошадей.

В ста метрах дорога сворачивала. Офицер прошел, исчез.

Затем мало-помалу скрылись из виду люди, медные каски, стальные сабли, блестящие кожаные кивера, исчезло все, остались только два дерева на холме, как часовые, и когда рассеялась тень последнего егеря, Бурмон, еще более побледневший, вложил шпагу в ножны, повернулся спиной к дороге и, нагнувшись на лошади, проговорил странным голосом, поразившим Лориса:

– Марш, господа… и да здравствует король!

И кавалькада понеслась на этот раз во весь опор. Точно она уносилась от чего-то, что только что скрылось с последним исчезнувшим всадником.

Лорис не отдавался более своим мечтам, он подъехал к Тремовилю совсем близко, он чувствовал потребность не быть одному.

– Где мы? Куда спешим мы? – спросил он.

– В Флоренн, – ответил Тремовиль.

Затем, пришпорив лошадь, он обогнал Лориса.

Ехали все скорее, скорее – настоящая скачка. Лорис старался подавить в себе чувство страха: у него был начальник, он следовал за ним.

Впереди виднелась деревня Флоренн, уж видны были ее соломенные крыши, на небе рисовался шпиц колокольни. Подъезжали к ней. Без сомнения, галопом пронесутся по деревне и в конце какой-нибудь длинной улицы внезапно нападут на аванпост.

Вымощенное шоссе. После некоторого времени скачки в галоп, на площади, против церкви, у большего дона, генерал Бурмон разом остановился.

Без посторонней помощи он слез с лошади. Открылась дверь, он вошел и сделал знак другим следовать за ним.

В нижнем этаже, в большой комнате, было несколько мужчин, которые радостно подошли в нему и стали с ним разговаривать тихо. Бурмон нервно снял свою огромную шляпу с перьями и поставил ее на стол перед собою. Затем он провел по лицу всей ладонью, кусая засохшие губы, точно они причиняли ему страшную боль.

Он вынул из кармана изящную записную книжечку с фамильным гербом, вынул из нее письмо, развернул его не читая, точно знал его наизусть.

– Вот письмо, – сказал он, – которое я адресую генералу Жерару.

Всеобщее любопытство, все приблизились. Бурмон стал читать едва слышно:

– «Я покидаю армию; я не могу и не хочу служить далее узурпатору, самолюбие которого губит Францию. Меня не увидят в рядах чужеземцев, от меня не получат никаких сведений во вред французской армии; но я постараюсь служить на защиту изгнанников, буду содействовать искоренению из отечества системы конфискаций, не теряя из виду сохранения национальной независимости».

Никто не промолвил ни слова: присутствующим давно было известно принятое решение. Им нечего было даже выражать сочувствие.

– Мы на бельгийской территории, – заметил Бурмон. – Вы свободны, господа. Те, которые присоединятся ко мне, чтобы заявить свои верноподданнические чувства королю Франции, будут радостно встречены. Надо, чтоб через час это письмо было доставлено генералу Жерару. Кто желает взять на себя это поручение?

– Я к услугам генерала Бурмона, – ответил кто-то.

И Губюр де Кейраз, бывший капитан Лавердьер, сделал шаг вперед к генералу Бурмону, протягивая руку.

– Вы подвергаетесь некоторой опасности.

– Ради короля, – проговорил с поклоном Кейраз.

– Да хранит вас Бог!

У Кейраза на лице появилась улыбка самодовольства: он становился важным действующим лицом, он чувствовал, что ему уже почти завидуют эти придворные завтрашнего дня.

Лавердьер поправил свою портупею, лихо надел шляпу, сделал полуоборот и направился к двери.

Но в ту самую минуту, как он подошел к ней, перед ним кто-то точно вырос.

– Вы не пройдете.

– Что вы сказали?

– Я говорю, что вы не пройдете.

Лорис стоял с непокрытой головой, бледный как смерть, с блестящими глазами.

– Однако, птенчик мой, – проговорил Лавердьер с исказившимися чертами, – неужели я вас буду постоянно встречать на моем пути? Убирайтесь, или я шпагой прочищу себе дорогу.

– Попробуй.

И, обнажив шпагу, Лорис стал в дверях. Раздался голос:

– Разве вы не слышали, месье Лорис, я вручил месье де Кейразу приказание для передачи…

– К чему вы это говорите? – заметил холодно Лорис. – Я бы желал забыть, кем написано письмо, которое человек этот взялся доставить французскому генералу. Не напоминайте мне, где я, и о том, что вы делаете. Я говорю с этим негодяем. Я говорю ему, что он не пройдет. Пока я жив, он не пройдет.

Раздались возгласы гнева. Молодые люди делали вид, будто накидываются на Лориса. Многие ваялись за шпаги. Лорис описал шпагой большой круг в воздухе.