Рокоссовский: терновый венец славы

- Родион Яковлевич, вы не находите, что руководить армией гораздо удобнее со своего КП? Разве позиция роты для этого подходит?

Командарм взглянул на закопченное, как у кочегара, лицо командующего фронтом и, сдерживая смех, произнес:

- Все это я прекрасно понимаю, товарищ командующий фронтом. Только уж много развелось начальства и не дает житья своими указаниями. Вот я и прячусь от него.

- Как от нечистой силы, — рассмеялся Рокоссовский. Командующий вымыл лицо, руки и, сев в блиндаже, обговорил с командармом все вопросы, связанные с тяжелым положением армии и непосильными задачами, наметил меры по оказанию помощи.

- Катастрофически не хватает людей, - пожаловался Малиновский. - Три недели тому назад прислали штрафной батальон, и от него уже осталась только половина.

- Как они воюют?

- Прекрасно, - ответил Малиновский. - На одного я послал документы на присвоение Героя Советского Союза.

- Чем он отличился?

- Вечером переоделся в форму немецкого офицера и к утру со своим напарником притащил языка - штабного немецкого генерала, который, изрядно хлебнув шнапсу, очухался только у нас. Говорят, в Москве дает очень ценные сведения.

- Он что, знает немецкий язык?

- Да, в совершенстве. Он еще и снайпер-охотник. Часами подкарауливает фрицев и редко выпускает их живыми.

- Как его фамилия?

-Белозеров.

- Не помните, как его звать?

Малиновский заглянул в записную книжку.

- Андрей Николаевич.

- Где его Можно найти? - оживился генерал.

- Его снайперская позиция метрах в пятидесяти отсюда.

- Позовите, - командующий фронтом вышел из блиндажа.

В серой запыленной шинели, в каске, со снайперской винтовкой на плече, по траншее приближался к генералу старшина Белозеров. Не дойдя несколько шагов до начальства, он в испуге остановился, а затем начал пятиться назад.

- Андрей! - воскликнул Рокоссовский, пошел навстречу и заключил друга в объятия.

Обнявшись, они некоторое время стояли молча, а затем, улыбаясь сквозь слезы, сначала тихо, а потом в полный голос

запели:

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Малиновский и командир роты недоумевающе смотрели друг на друга и не могли понять, что случилось с командующим фронтом.

Немцы, видимо, услышав звуки песни, сделали несколько выстрелов, затем по громкоговорителю закричали:

- Рус! Рус! Скоро буль-буль Вольга! Ха-ха-ха! Буль-буль Вольга!

- Дайте нам только срок, мы вам покажем буль-буль! - сказал Рокоссовский, освободив из объятий Белозерова.

Рокоссовский в нескольких словах пояснил причину всплеска эмоций.

- Товарищ командующий, - сказал Малиновский, - надо отсюда уходить. Нас могут накрыть минометным огнем.

- Со мной пойдет и Белозеров, - произнес Рокоссовский. -Нам не хватает работников в штабе фронта, владеющих немецким языком. - Он повернулся к растерявшемуся старшине. -Андрей, не возражаешь?

- Сочту за честь!

И в этот же миг раздался вой снаряда, летевшего, как казалось, прямо над головами. Это заставило всех пригнуться. Но снаряд разорвался метрах в сорока за окопами.

Пока они выходили из траншеи, немцы сделали еще несколько артиллерийских выстрелов. Постепенно разгорался бой - ружейный и пулеметный огонь становился чаще, а потом перешел в сплошной грохот.

3

Чуткая фронтовая ночь. Небо над Сталинградом охвачено сполохами, словно северным сиянием. Поминутно слышны разрывы бомб и снарядов. Стены деревянного домика послушно отзываются на сильные глухие звуки.

Рокоссовский и Белозеров засиделись за чаем допоздна. Генерал в приказном порядке заставил своего друга разговаривать с ним на равных и на «ты».

- Хорошо, - согласился Белозеров. - Но на людях я буду знать свое место.

Рокоссовский про себя отметил, что Андрей сильно сдал. У него уже не было того огня, который постоянно светился в глазах в прошлые годы. Преждевременная седина и морщины на лице явно говорили о том, что тюремная жизнь не прошла для него бесследно. Теперь он вряд ли с безумной удалью вскочит в стремя и безоглядно пустится вскачь.

Уже ночь перешагнула на вторую половину, а они все еще не могли наговориться. На столе лежали открытые консервы, хлеб и сахар. На углу стоял самовар. Стеклянная банка, заменявшая пепельницу, была доверху наполнена окурками. Тускло горела керосиновая лампа, едва освещая две солдатские кровати, стоявшие в противоположных углах комнаты.

- Вот мы тут откровенничаем, - сказал Белозеров и, взглянув на потолок, на стены, спросил: - Тебя тут не прослушивают?

- Нет, конечно, теперыне до этого, - ответил Рокоссовский, улыбнувшись. - Здорово же тебя напугали.

- Четыре года тюремных приключений даром не пропали,. -сказал Андрей, отхлебывая чай. - Постоянные допросы с зуботычинами и без... Но самым тяжелым для меня испытанием был март 1939 года, когда на суде объявили мои показания. - Ты, конечно, помнишь?