Рокоссовский: терновый венец славы

В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно, и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд должен быть окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т.е. 12 июня.

11 июня 1937 года. Секретарь ЦК Сталин».

Вот в такое время, когда все следили за всеми и все подозревали всех, был арестован и Рокоссовский.

В первой половине июня 1937 года командующий войсками Забайкальского военного округа комкор Грязнов и член Военного Совета корпусной комиссар Шестаков давали показания в читинской тюрьме. Их поместили в камеру читинского острога, где уже сидел Косьян Чайковский.

Они многие годы служили вместе и были хорошо знакомы. Теперь того рослого, стройного и красивого комкора трудно было узнать: синяки под глазами, опухшее лицо с кровоподтеками, невразумительные, постоянно что-то ищущие глаза изменили его до неузнаваемости.

- Что с тобой, Косьян? - спросил Грязнов.

- Вот что со мной, Иван. - Чайковский дрожащими руками достал из подкладки одежды лезвие. - Если бы не вы... Я сегодня же перерезал бы себе вены.

- А ну, дай сюда, - сказал Шестаков и, измельчив лезвие на маленькие кусочки, бросил их в парашу. - Несмотря ни на что, надо уметь держаться.

- Косьян, я тебя помню волевым человеком, - проговорил Грязнов. - Ты был для нас образцом поведения.

- Был, - едва зашевелил распухшими губами Чайковский. -Держался сначала.

- А потом? - уточнил Грязнов.

- Признался, что меня завербовал Тухачевский... Любуйтесь, перед вами активный участник антисоветского заговора, - потупив глаза, произнес Чайковский. - Подлец я... Подлец.

. - За что же ты так себя? - осведомился Шестаков.

- За все... Следователь называл фамилии, а я подтверждал, что эти люди входили в военно-троцкистскую организацию, шпионили... Рубинова, Веденева... Рокоссовского... На всех, на всех наклепал.

Чайковский вытер полотенцем вспотевшее лицо, лег на кровать, отвернулся к стене и замолчал.

Вскоре в камеру привели едва державшегося на ногах пожилого человека, с профессорской бородкой и взлохмаченными рыжими с проседью волосами. Он сея на койку и, закрыв лицо руками, просидел более часа, затем лег в постель. Целые сутки старика никто не беспокоил, и он потихоньку пришел в себя.

- Судя по вашему разговору, любезные, вы военные? - неожиданно спросил он.

- Да, военные, - ответил Грязнов.

- А вас за что?

- Контрреволюционные элементы, - горько усмехнулся Грязнов.

—Произошла какая-то неувязка, - добавил Шестаков. - А вы кто будете?

- Воронов Михаил Иванович, - ответил старик, поправляя подушку. - Я из Красноярска. В институте занимался законами о наследственности и изменчивости организмов. Теплилась еще недавно такая наука, генетикой называется. - Он хотел сказать еще что-то и не смог: его душил кашель. Наконец он с надрывом в голосе продолжил дальше. - А теперь - враг народа. Терплю побои, издевательства... Но ничего, осталось недолго, может, скоро, дай бог, все эти мучения кончатся.

- Скорее бы, - подал голос Чайковский, который уже несколько дней не вставал с постели. - У меня порок сердца. Просил следователя показать врачам, а он и ухом не повел. До чего мы дожили! Куда только смотрит товарищ Сталин?

- Косьян, ты Сталина не трогай, - сказал Шестаков. - Он здесь ни при чем. Сталин, Советская власть были и будут на стороне народа.

- Вас еще не пытали, любезный? - уточнил ученый.

- Нет, у меня со следователем полное взаимопонимание.

- У меня вначале тоже так было, - сказал Чайковский, присев на постели. - А потом: говори, отвечай, проклятый враг народа! А, подлец, не хочешь говорить? Следователь открывал дверь и кричал: «Оболдуй, развяжи ему язык!» И тот Оболдуй с гирями-кулаками, с тупой, как у настоящего дебила, мордой, рязвязывал мне язык не один раз. Теперь мне все безразлично, я что угодно подпишу - лишь бы скорее кончилась эта мука.

- Удивляюсь я - до чего же тесен мир у руководителей нашей страны, - сказал Воронов, присев за стол рядом с Шестаковым. -Как незатейливы у них мысли о самом прогрессивном обществе на земле - социализме.

- О чем Вы это говорите? - с возмущением спросил Шестаков. - Это уже не лезет ни в какие ворота.

- Вот видите, товарищ бывший корпусной комиссар, - старик уставился на Шестакова. - Вам до сих пор невдомек, что диктатура, на вершине которой восседает Сталин, рассматривает народ как лес для порубки.