Рокоссовский. Терновый венец славы

Но в сентябре 1939 года его вновь посадили в одиночную камеру, а неделю спустя состоялось новое заседание Верховного суда СССР. Заседатели были те же, что и на первом рассмотрении дела, — М. Н. Деренчук, Ф. А. Климин. Председательствующим вместо Багринцева был назначен П. С. Гиль.

Накануне нового судебного заседания он не сомкнул глаз. Вся ночь прошла в мучительно-тяжелых раздумьях. Какой приговор его завтра ожидает? Похоже, решили с ним больше не канителиться, раз организуют судебное разбирательство без его личного признания. Иначе какой смысл в повторении того, что было на первом судебном заседании? Неужели так бесславно оборвется его жизнь?

А теперь я предоставляю слово человеку, перенесшему четыре инфаркта, дожившему до преклонных лет, полковнику юстиции в отставке, члену КПСС с декабря 1918 года, бывшему члену Верховного суда Союза ССР Ф. А. Климину. Он оставил завещание: после его смерти вскрыть пакет, который он с педантичной аккуратностью опечатал сургучной печатью и хранил в своем рабочем столе на квартире. Привожу дословно.

«В марте 1939 года я был членом военной коллегии Верховного суда Союза ССР, когда судили комбрига Константина Константиновича Рокоссовского. Сидел я по правую руку от председательствующего, ближе к барьеру, за которым находился подсудимый. У комбрига было измученное лицо, под «нулевку» подстрижен. Был одет, как все заключенные военные высокого ранга — в потрепанное солдатское обмундирование. Его охранял рослый, с глазами навыкате часовой.

Я взглянул в лицо подсудимого и как-то растерялся: какие же я увидел глаза? Открытые, честные, они как бы свидетельствовали: этот человек не способен говорить ложь, ему можно, должно верить. Мне даже почудилось, что я в чем-то виноват перед Рокоссовским. Но нужно было подавить это чувство: какое может быть стеснение? Перед кем? Комбриг предан суду как участник антисоветского заговора в армии. Мне ли, члену суда, впадать в сентиментальность? На предварительном следствии Рокоссовский отверг все обвинения и отказался подписать протоколы допроса. А на столе лежали сорок объемистых папок свидетельских показаний. Все свидетели категорически утверждали: Рокоссовский — враг Родины, он подло изменил ей. Протоколы подписаны свидетелями, и только один остался в живых, и тот отказался от показаний.

Что делать, думал я? Довериться глазам, честным и открытым? Это не доказательство для суда. Согласиться с показаниями мертвых свидетелей? Тогда надо немедленно осудить Рокоссовского по самой страшной статье. А она повелевала определить только высшую меру без права обжалования. Днем приговорили к расстрелу, а уже ночью приговор будет приведен в исполнение. Но в виновности К. Рокоссовского у меня возникли серьезные сомнения.

Глаза Константина Константиновича, мягкие и доброжелательные, с нежным голубоватым отливом, продолжали оставаться спокойными. Ответы на вопросы тоже ровные, спокойные, гордые, полные достоинства. И опять меня терзают навязчивые сомнения: может ли быть такой человек врагом Родины? Вопрос сложный, психологически трудный, хочется разобраться во всем объективно и справедливо. Я стал придираться к явным нарушениям в ходе следствия. Даже зло упрекать в полном невежестве следователей: мол, неужели не понятно, как вести допрос? К счастью для Рокоссовского, такую же позицию занял и второй член суда.

Дело отложено…

Через полгода, осенью 1939 года — следующее заседание. Рокоссовский еще больше похудел, был бледен, щеки его запали. Но глаза, глаза! Я теперь окончательно был уверен, что передо мной оклеветанный человек. Председательствовал другой дивюрист, но второй заседатель был тот же. Не сговариваясь, члены суда оказались единомышленниками. Снова придирки к следователям. И во второй раз дело отложено… Третье заседание не состоялось: Константина Константиновича освободили и он вернулся в строй.

Гораздо позже, когда в приказах Верховного Главнокомандующего я встречал имя Рокоссовского (а оно появлялось в печати), я всегда думал о том, что хоть как-то помог выдающемуся полководцу выйти на волю и занять свое достойное место в рядах сражающейся армии».

Уважаемый полковник юстиции Ф. А. Климин не только «как-то помог», но по сути дела, спас Рокоссовского от неминуемой гибели. Не будь у нашего героя таких привлекательных, симпатичных, «честных, с голубым отливом» глаз, — страшно подумать! Наша страна, мир так и потерял бы навсегда этого выдающегося человека и полководца.

Чтобы закончить рассказ об этой драматической странице в жизни Рокоссовского, приведу еще одно письмо, датируемое 15 сентября 1965 года.

«Уважаемый Константин Константинович!

В этом последнем моем письме очень прошу извинить меня за причиненное беспокойство, благодарю за последний звонок и разъяснение, что не стоит ворошить прошлое.

Меня лишь крайне огорчило Ваше предложение, что, состоись наша встреча, мне пришлось бы покраснеть.