Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг

…Потянулись тревожные минуты ожидания. Несмотря на возражения Хамона, Роксолана еще раз вливала в рот Сулеймана лекарство поцелуем.

Зато к тому времени, когда приехали Михримах с Гекче, султану уже можно было разжать зубы, чтобы напоить приготовленным противоядием. Поможет ли, не поздно ли?

Хамон и Гекче старались делать вид, что все в порядке, но по тому, как они тревожно переглядывались между собой и тихонько перебрасывались словами, Роксолана понимала, что все плохо.

– Госпожа, противоядие подействует нескоро. Нужно ждать…

И снова она сидела, держа безжизненную руку в своих руках, поглаживала, уговаривала не покидать ее, вспоминала счастливые минуты совместной жизни. Дыхание Сулеймана немного выровнялось, испарина пропала, но что-то во всем его теле, в сжимаемой ее ладонями руке было не так.

Она вдруг поняла: Сулейман дышит, несомненно, он жив, но рука безжизненна и тело странно вытянулось и…

– Господин Хамон?

– Госпожа?..

– Что с Повелителем? Только не лгите, я же вижу. Он жив и словно мертв. Что это?

– Госпожа… противоядие подоспело слишком поздно, это не вина Гекче… но…

– Говорите!

– Повелитель может остаться парализованным частично или даже полностью.

Роксолана сжала виски пальцами. Вот почему его рука безжизненна! Неужели Сулейман действительно может остаться вот таким бревном? Когда-то в детстве она видела такое, соседку разбил паралич, она лежала, молча вращая глазами, полными ненависти к окружающим, потому что они были свободны, а она зависела от всех.

Отчаянье захлестнуло настолько, что захотелось просто выть. Может, лучше было вовсе не давать противоядие? Тогда Сулейман просто умер бы и не мучился, а теперь, если выживет, но останется неподвижен, простит ли он ее?

Рядом стояли притихшие Хамон и Гекче. Что они могли еще сказать, чем утешить? Никто в целом мире не мог сейчас утешить несчастную женщину.

Сколько прошло времени, не мог бы сказать никто, Сулейман дышал уже ровно, но жизни ни в его теле, ни в его лице не было. Поплакать бы, уткнувшись даже в это безжизненное тело, но она и этого не могла себе позволить. Сидела, сама безжизненная, но внутри постепенно росло: бороться надо до последнего! Вдруг вскинула голову:

– Пока ничего не решено! Мы будем делать все, что возможно, только нельзя, чтобы об истинном положении дел узнали враги. Вы сможете объяснить толково?

Хамон кивнул:

– Скажем, что Повелитель пока под действием опиума, поскольку ему нужен отдых.

– Да, утром покажем Повелителя лекарям, чтобы убедились, что он дышит ровно. Можно даже впустить сюда кого-нибудь, например, Великого визиря. А там увидим…

– Вам нужно отдохнуть, госпожа. Хотя бы рядом прилягте.

– Да.

Но прилечь не смогла, все сидела, держа безвольную руку в своих ладонях, и пыталась понять, что ей делать. К рассвету решение не изменилось: пока никому ничего не сообщать, Аллах милостив, он может вернуть Сулейману способность двигаться.

Кара-Ахмед-паша с трудом скрывал свою радость, он все прекрасно понял: ненавистная ему султанша просто скрывала смертельную болезнь, если не вообще саму смерть султана. Великий визирь поспешил прочь из дворца, кивнув Кемаль-заде Мустафе, чтобы тот следовал за ним.

Не успел отойти пару шагов от комнаты, где султанша объявляла о болезни Повелителя, бочком подкатил Али Ибрагим-паша:

– Кара-Ахмед-паша, нужно созвать Диван…

Руки сложены на животе, словно стоит перед Повелителем, взгляд в пол, голос вкрадчивый… Кара-Ахмед мысленно усмехнулся: побежали крысы с тонущего корабля?

Но он был не готов проводить Диван, пока не знал, как быть, покачал головой:

– Не следует торопить события… Повелитель болен, но это не значит, что власть скоро сменится… Аллах милостив и позволит Повелителю выздороветь быстро.

Про себя добавил: или вообще не выздороветь.

Али Ибрагим-паша закивал, соглашаясь:

– Да продлит Аллах дни нашего Повелителя…

Он все понял правильно: рисковать и торопиться не стоит.

Но Кара-Ахмед-паша не желал торопиться вовсе не потому, что надеялся на выздоровление султана, просто не был готов к такому повороту событий, не было преемника. Наследник, конечно, был, в день казни шехзаде Мустафы им назван старший из оставшихся в живых сыновей Хуррем шехзаде Селим, но это совсем не тот султан, которого хотел бы видеть на троне сам Великий визирь. И второго сына Хуррем шехзаде Баязида тоже не желал признать своим Повелителем. Тем более, ни один из них его само Великим визирем не оставит.

Кемальзаде Мустафа Челеби напомнил о себе:

– Визирь, в Манису умчался гонец к шехзаде Селиму…

– Все верно, наследнику должны сообщить о том, что султан болен.

– Но зачем нам здесь наследник?!

Секретарь глуп, разве можно обсуждать такие вопросы во дворце, где уши есть у всего? Сделал знак следовать за собой, но по пути все же не выдержал:

– Пусть едет, в пути убить легче, чем здесь.

– Шехзаде убить?

Удивительно, секретарь имперского совета Кемальзаде Мустафа всегда отличался умом, но если у него нет и доли той ловкости, которая жизненно необходима царедворцу, то он скорей опасен со своим прямолинейным умом, чем полезен. Над этим стоило подумать.