Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг

Сказала и ужаснулась собственным словам. Но Михримах возразила:

– Нет, Селиму нельзя приезжать.

– Он же наследник?

– Его по пути поджидает засада, где неизвестно, ехать опасно.

Некоторое время Роксолана молча смотрела на дочь, вспоминая Аласкара, потом покачала головой:

– Селим никогда не простит тебе этого…

– Я знаю, но сейчас его жизнь важней, чем даже трон.

– Михримах, хоть ты не говори о троне. Не могу слышать.

Не приехали ни Селим, ни Баязид.

Баязид не поверил письму сестры, решив, что его нарочно выманивают в Стамбул, чтобы уничтожить, после разговора с матерью, предлагавшей привезти сыновей на воспитание в Топкапы, шехзаде вообще перестал верить родственникам. Сыновей в качестве заложников? Никогда! И сам на расправу не поедет. Если Селим станет новым султаном, к чему тогда у Стамбуле он сам, чтобы душить сподручней?

Баязид не любил Мустафу, не было оснований обожать старшего брата, буквально не замечавшего сыновей Росколаны, но признавал его право на престол и готовил себе возможность улизнуть подальше не только Стамбула, но и Османской империи в том числе.

Но когда султан казнил Мустафу, Баязид понял, что может побороться за престол или хотя бы часть власти. Селим не Мустафа, ему всей империи не удержать. Так бывало после султана Мехмеда Фатиха, его сыновья Баязид и Джем сцепились меж собой, практически поделив империю, которая тогда была куда меньше. Но Джем оказался слаб, и Баязид изгнал его в Европу.

Джем ошибся, поддержку нужно было искать не на западе у папы римского, а на востоке. Продажны всюду, но Сефевиды тогда еще были достаточно сильны, чтобы спорить с Османами. Для себя Баязид видел в качестве поддержки только восток. И ехать в Стамбул для него означало подставлять свою голову под меч без сопротивления. Янычары, конечно, его могут поддержать против Селима, но этой поддержки едва ли хватит на всю империю, его силы далеко от Стамбула, значит там нечего делать.

Мать и сестра женщины, как бы они ни были умны и не склонялись на сторону его самого, бывают минуты, когда все решает не чья-то тайная или явная поддержка в Стамбуле, а тысячи острых мечей пусть и вдалеке от него.

Селим не приехал потому, что получил сразу два письма – от сестры, предупреждающей, что на него возможно покушение по дороге, и от Великого визиря Кара-Ахмед-паши, приглашавшего в Стамбул и обещавшего поддержку против брата Баязида.

Он не хотел этого трона, если бы не трогали, мог прожить всю жизнь в санджаке и никого не трогать в ответ. Власти жаждала Нурбану, вернувшаяся из Стамбула сама не своя. Она рассказывала о султанше Хуррем так, словно это первейший враг, ставила себе в заслугу то что сумела вывезти Мурада, твердила о власти, которую султанша взяла над всем в империи. А теперь султан лежал больной, чем все закончится, неизвестно, и Селим предпочел переждать в стороне. Если на то будет воля Всевышнего, он станет султаном и без риска для жизни, а если нет… если нет, то как ни старайся, ничего не получится. Селим предпочел доверить решение своих проблем Всевышнему.

Сначала Нурбану закатывала скандалы ежедневно, но когда он пригрозил выставить вон из гарема, затихла.

Все ждали, причем каждый свое: кто-то выздоровления султана, кто-то его смерти, кто-то ошибки султанши, а она сама только того, чтобы очнулся, дал знать, что видит и слышит, ведь то, что жив, знала сама, рука Сулеймана хоть и была безвольной, но оставалась теплой.

– У Повелителя теплые руки! – Роксолана твердила это, как заклинание, требуя от Хамона подтверждения, что означает, что султан будет жить.

– Ты сильный, ты со всем справишься, ты не только выживешь, но и встанешь на ноги…

Иногда пальцы Сулеймана слегка сжимались, Роксолана принимала это за свидетельство скоро выздоровления, но Хамон сказал, что это может быть просто судорога.

– Ну и пусть считает это судорогой, мы-то знаем, что это ты пожимаешь мои пальцы, правда? – уговаривала она султана, и пальцы слегка сжимались в ответ.

Так прошла неделя…

Сидя рядом с неподвижным Сулейманом, Роксолана рассказывала ему о том, что происходит в Стамбуле:

– Селим и Баязид не приехали, но это даже неплохо, хуже, если бы они вцепились друг в дружку прямо у твоего ложа. Но Кара-Ахмед-паша вызвал из санджака своего сына. Зачем? Желает пристроить его где-то в столице? Но наш племянник слишком привержен к опиуму, говорят, не выходит из наркотического дурмана. Разве можно такому что-то доверять?

В другой раз она пожаловалась:

– Великий визирь держит посла польского короля Сигизмунда, не давая приема, уже второй месяц. Посол жаловался мне, он привез меха и благие пожелания своего короля, ничего больше. Нельзя обижать тех, кто тебе ничем не угрожает и готов дружить…

Немного подумав, вдруг объявила:

– Я сама приму посла! Скажу, что это твой приказ, Сулейман!

Некоторое время Роксолана, возбужденная собственной смелостью, ходила по спальне, потом остановилась и решительно объявила:

– Приму!

Кара-Ахмед-паша брызгал слюной от возмущения: