Роман Ким

Пока в Сибирь стекались колонны пленных, в Москве происходили необыкновенные события. 28 августа заместитель председателя Верховного суда СССР Василий Ульрих — один из отъявленных сталинских палачей, на чьих руках кровь тысяч людей, опротестовал приговор Киму, вынесенный в 1940 году Военной коллегией Верховного суда. Ульрих и был председателем ВКВС, то есть он опротестовал приговор, который сам же и вынес, — особенности советской бюрократии идеально подходили для того, чтобы выполнить решение, принятое единолично на самом верху. 10 сентября 1945 года, через неделю после окончания Второй мировой войны и подписания акта о капитуляции Японии на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе, Военная коллегия постановила направить дело «на новое рассмотрение в стадии предварительного следствия». 26 сентября началось новое следствие по делу Кима, которое на этот раз вел лично начальник следственной части по особо важным делам НКГБ СССР Лев Влодзимирский^[389].

Снова допросы. Первый — в ночь на 31 октября 1945 года. Но предварительно — третья в истории Кима неофициальная беседа с человеком, который подсказывает, что надо делать, чтобы выйти на свободу. На этот раз генерал-лейтенант Влодзимирский вызвал Романа Николаевича на беседу, объяснив ему, что единственный путь на свободу — сознаться в другом, не таком серьезном преступлении, чтобы вновь переквалифицировать дело. Лучше всего, если на какую-нибудь бытовую статью, чтобы отсиженные восемь лет в идеале поглотили новое наказание^[390].

В деле Кима «образца» 1937 года такая статья была. Его уже обвиняли в том, что агенты «коновода» вынуждены были делиться с сотрудниками японского отделения полученными в подарок от японцев вещами. В 1940 году, во время продолжения следствия, Ким подтвердил, что агенты брали и вещи, и строжайше запрещенную в СССР иностранную валюту, причем как можно больше, чтобы не вызывать у японцев сомнений в своем корыстном интересе в общении с ними. По распоряжению начальника Особого отдела Гая вещи оприходовались в отделе — «чтобы агенты не торговали и не попались за контрабанду по линии ГУПВО» (Главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД). После оприходования часть имущества возвращалась агентам как вознаграждение за работу. Часть — по списку, который составлял Николаев-Рамберг, распределялась среди сотрудников Особого отдела. «Увидев эту ярмарку, я не удержался от соблазна», — рассказывал известный франт Роман Ким. Сам он получил два отреза на платье, дамский плащ, туфли, пальто, джемперы, чулки, грампластинки^[391]

.

Со временем случилось то, что в таких случаях происходит всегда: вполне бескорыстная инициатива выродилась в то, что позже стало хорошо известно всем советским людям: начальствующий состав ОГПУ начал давать агентам заказы. Не крупные, но приятные в обществе дефицита мелочи: Николаеву-Рамбергу — сигареты и виски, которые доставал агент Тверской — тот самый, что осуществлял операцию по дезинформации военных атташе; секретарю Особого отдела Богуславскому — дамские вещи, начальнику 7-го отделения Соколову — заграничные блокноты и записные книжки^[392]. Всё это Ким подтвердил Влодзимирскому:

«— Находившаяся у меня на связи агентура НКВД использовалась для дезинформации японцев и получала от них подарки в виде носильных вещей, фотоаппаратуры и так далее. Гай и Николаев-Рамберг приказали сдавать эти вещи. Эти операции переросли разумные нормы, и начались прямые злоупотребления. Я начал поручать агентуре требовать, чтобы японцы выписывали из-за границы в виде подарков те или иные вещи, нужные отдельным сотрудникам НКВД и их женам… Признаю, что я совершил служебное преступление»^[393].

Чекистская фарцовка не привлекла особого внимания следователей в 1937 и 1940 годах, ведь тогда речь шла об измене родине. То же самое произошло с показаниями Валентины Гирбусовой и Ольги Потехиной. На этот раз понадобилось всё, и генерал Влодзимирский обвинил заключенного Кима в полном моральном разложении: «Понуждал к сожительству женскую агентуру». Это и другие обвинения были предъявлены Роману Николаевичу 5 ноября 1945 года: «Произведенным дополнительным расследованием достаточных улик для обвинения Кима P. Н. в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58 п. 1а УК РСФСР, не добыто. Одновременно установлено: систематически из корыстных соображений присваивал лично и участвовал в разбазаривании вещей, получаемых секретными сотрудниками НКВД от разрабатываемых японцев… Обвинение по ст. 58 п. 1а за недостаточностью улик снять… Привлечь в качестве обвиняемого по ст. 193 п. 17а»^[394]

. Уже 17 ноября 1945 года Особое совещание при НКВД СССР, которое обычно только отправляло людей в расстрельные рвы и лагеря, постановило: «Ким Романа Николаевича за злоупотребление служебным положением лишить свободы сроком на восемь лет, девять месяцев, считая срок с 2 апреля 1937 г.»^[395].