Роман Нелюбовича

— Ах вон как. Да, в общем-то… — я разочарованно вздохнул. Снова, вот уже в который раз, она навязывает мне свои правила, а я вынужден с этим соглашаться. — Ну хорошо. Вот, к примеру, недавно на одном из сайтов прошёл конкурс на звание поэт года. Троих претендентов выбрали читатели, троих — эксперты. Читатели выбрали тех, чьи стихи понравились им, эксперты тех, кто умеет писать стихи. Ни те, ни другие не сошлись во мнении, и выбрали разных авторов. И сразу возникает вопрос: в чём разница? Или нет: кто из них прав? Как вы считаете?

Анна пожала плечами.

— А так ли это важно? Нам нравится читать то, что нравится, а не то, что правильно написано.

— Но ведь неправильно написанное изначально нравится не может, ибо оно неправильное.

— Странно вы рассуждаете. Если мне не нравится Маяковский, значит, он неправильно пишет?

— Ну, допустим, Маяковский классик, ему можно.

— Вы даёте Маяковскому право писать неправильно? Удивительно. А почему этого нельзя делать какому-нибудь Иванову? Никто же не знает, возможно, он тоже станет классиком.

— Вполне возможно, согласен. Однако он ещё не стал им.

Гуляли мы долго. Говорили о современных писателях, о поэтах. Вспомнили классику, но лишь в сравнении с современностью. Потом перешли к кино. Анна, к моему удивлению, совершенно не переносила многосерийные теленовеллы, по которым сходят с ума все женщины мира. Она назвала их мёртворождёнными, причём обвинила в этом не только режиссёров и сценаристов, но и актёров. Я привёл в качестве удачного примера «Унесённых ветром», но и здесь Анна нашлась, сказав, что испортить гениальное произведение может только команда гениальных бездарей.

Мы прошли узкими улочками до самого рынка. Анна показала свой дом — красивый одноэтажный коттедж с высокой мансардой и широкой открытой верандой. На этой веранде, наверное, хорошо пить чай. Уже изрядно стемнело, но я сумел разглядеть и стол, и плетёные стулья вокруг него. Всё как у Чехова — почти как у Чехова, ибо у него вместо мансарды был мезонин.

В гости Анна меня не позвала, а самому напрашиваться на чашку чаю я не решился. Я уже обжёгся раз, предложив ей стать моей музой, во второй раз такой ошибки я не допущу. Анна права, необходимо время, чтобы узнать друг друга лучше, понять, особенно учитывая разницу в возрасте и материальном положении, поэтому мы ограничились тем, что посидели на лавочке возле калитки. Поговорили немного о кошках, я признался, что одна такая особь проживает со мной, и питается исключительно рыбой и моими нервами. А потом мы попрощались.

Дождавшись, когда Анна скроется в доме, я перешёл на другую сторону улицы. Уходить не хотелось, и я встал за толстым стволом пожилой липы, так, чтобы свет от фонаря не падал на меня. В окне слева зажглась лампа. Я пригляделся. Надежда и воображение нарисовали женский силуэт, но розовые занавески сделали его расплывчатым, почти невидимым. Я тряхнул головой, снова пригляделся — силуэт пропал. Наваждение какое-то. Это от усталости, пора возвращаться. Насыщенный сегодня выдался день.

Глава 9

В «Пужанском вестнике» вышла моя повесть. Не целиком, начало, но Геннадий Григорьевич обещал опубликовать её полностью. Повесть небольшая, в жанре исторической драмы. Я написал её едва ли не в начале своей литературной деятельности, и чем уж она понравилась Арбатову не представляю. Сюжет неброский, идея тривиальна, язык, персонажи, образы — всё как и положено на уровне начинающего автора. Тем не менее повесть вышла и меня это радовало. Если дело и дальше так пойдёт, я стану местной знаменитостью, звездой местечкового масштаба.

Первым с выходом повести меня поздравил Лёха. Он поставил на стол бутылку хорошей водки, и я позволил ему высказать в мой адрес парочку комплиментов. Лёхе определённо льстило, что у него в приятелях числится писатель, он всячески демонстрировал свою заинтересованность и теребил меня расспросами.

— А чё там дальше будет?

Но посвящать его в дальнейшие события повести я не стал.

— Жди, — отвечал я неизменно. — Давай-ка наливай лучше.

Лёха разлил водку по стопкам.

— Ну, за писателя, за творчество, чтоб всё, как говорится, было, и за всё остальное!

Мы чокнулись и выпили. Минут через десять пришёл Серёня, потом Галыш, и наш праздник на двоих превратился в дружескую попойку. Я не был против, Лёха тоже, поэтому первое, что мы сделали, отправили Галыша в магазин.

И Галыш, и Серёня новость о выходе моей повести тоже восприняли как нечто особенное. Настоящих писателей до сегодняшнего дня они в глаза не видели и даже не подозревали об их существовании, мне кажется, они и о существовании книг не подозревали, и отныне я перестал быть для них просто Лёхиным соседом и поднялся до уровня доверенного собутыльника. Мы выпили на троих ещё бутылку водки, а потом Лёха неожиданно предложил сходить в кафе.

— Что мы как нелюди? — заявил он. — Пойдём в кафешку, посидим по-человечески.

Идея неплохая, спору нет, но затратная, поэтому я начал отказываться.

— Лёш, чего ты? Хорошо сидим. Зачем нам лишние расходы?

Однако Лёха завёлся.

— Идём! — заявил он безапелляционно. — Угощаю!