Роман по заказу

— Что ж, — никаких претензий, как говорится. Ушла и ушла. Задело меня только, что муж у нее — дьяк. Никогда она набожностью не отличалась. Расчет в этом какой-то почудится. Хотя понимаю, что и дьяк — человек. Может, и хороший… Обидно другое: дочь потерял. Вернулась из экскурсии — пошел к ним в гости. Звучит: к жене и к дочери — в гости?.. Дьяк этот — мужчина довольно представительный. С тактом: удалился по своим церковным делам. Посидели, поговорили вежливо. И — все, понимаете! Жена — ладно, но дочь, дочь! Совсем чужая. Ни малейшего движения, порыва, ни смущения — ну, ничего! Пришел — обнял, поцеловал. Уходил, не удержался — снова поцеловал. Простите за грубость: чужие с пьяных глаз искренней целуются!.. Свадьбу делали в институте, в Пензе. Приглашение передавали — не поехал. Чего ж всякие кривотолки возбуждать, в неловкое положение ставить: невеста — при двух отцах сразу!.. Мать, безответная душа, — когда я уж в дороге был, — дом продала. Помочь спешила. Помогли мне: долг Альберту перечислили. А что осталось — на приданое отдал. Это — приняли, охотно… Тогда-то и понял: близкий человек у меня один — Сергей…

Солнце наконец настигает нас и тут — под ветлой; дальше пятиться некуда, остается одно — вперед, в воду. По пути устанавливаем полнейшую тождественность желаний — есть хочется; решаем быстренько окунуться и прямиком в «Ласточку» — в ней, оказывается, Леонид Иванович постоянно и кормится. Зайдя по пояс, он останавливается и, словно заканчивая урок, подводит итоги всему нынче сказанному:

— Красивый он человек был. Не внешне. Внешне — не Аполлон. Коренастый, голова непропорционально большая. Ваш брат — литератор, такие головы лошадиными зовет. Хотя у лошадей очень красивые головы — присмотритесь. Кстати уж, к коняге вообще бы попочтительней относиться надо. Можно сказать, на ней, на лошади, Россия в люди выехала. — Леонид Иванович усмехается. — Так что бог с ней, с внешностью… Внутренне, душой, красивый был. Цельный. Озаренный. Добрый, доверчивый — все вместе. Поэтому к нему и тянулись. Одинаково — и ребятня, и взрослые… Жил красиво и умер красиво. В воскресенье, только рассвело, вышел в сад свой яблоки окапывать. Копнул разок — под той же яблоней и лег…

Вот — отмечаю я про себя — и дошел, своим ходом, рассказ об Орлове до конца — до того, чем заканчивается всякая жизнь. С той лишь разницей, что не о всякой жизни вспоминают так благодарно… Леонид Иванович меж тем затыкает уши пальцами и окунается с головой; делает он это шумно, азартно, на речке возникает шторм местного значения.

— Все, будет! — натешившись, объявляет он.

Ох, как не хочется выходить из воды, а пуще того — влезать в прокаленную, будто только что из сушилки выкинутую одежду! Подпрыгивая на одной ноге и всовывая вторую в штанину, Козин добродушно бурчит:

— С собой бы чего взять, да что возьмешь? Жареное возьмешь — прокиснет. Сырое — изжарится. Не-ет, не совершенен человек! Это что ж такое? Превыше всего в нем получается — брюхо. Ты о какой-нибудь тонкой материи размышляешь, а оно тебя перебивает, командует: набей меня! Ладно, — набил, ублаготворил, так оно опять выкобенивается: ослобони меня. То ему — поесть, то ему — попить, мясорубка ненасытная!..

Кое-как справившись с одеянием — весь какой-то расстегнутый и распахнутый — он засовывает пустую бутыль в авоську и теперь охотно доверяет ее мне.

15

В райкоме пусто, как всегда бывает пусто в сельских райкомах во время уборочной страды. Трудовой день технических работников закончился — рабочий день секретарей, заведующих отделов, инструкторов и райкомовских шоферов продолжится поздним вечером, когда они вернутся с полей на короткую оперативку и в гараж: обмыть седые от пыли «газики» с тем, чтобы на рассвете снова подать их к подъезду. Впрочем, бывает и так, что и гараж уже на замке, и весь райцентр вторые сны досматривает, а в райкоме несколько окон все светятся да светятся: значит, что-то не ладится…

Приемная первого секретаря открыта. На всякий случай трогаю обитую дерматином дверь — она легко поддается: Голованов, к моему крайнему удивлению, на месте. По-юношески стройный, черноволосый, он стоит у окна в отрешенно-задумчивой позе и, вероятно, не слышит, что к нему вошли.

— Иван Константиныч!

Голованов резко оборачивается, — сосредоточенно сомкнутые на переносице брови расходятся.

— Давненько, давненько, — здороваясь, упрекает он. — Говорят, — здесь, а что-то стороной обходите.

Объясняю, что сознательно не искал встреч — не до меня, понятно, что никак уже не надеялся застать его тут.

— А я нынче в хозяйствах не был, — со странной беспечностью признается Голованов. — Да и делать там уж особо нечего: практически уборка закончена. На месяц раньше срока.

— И что получилось?