Романовы

Переосмысление сущности государства неизбежно заставляло задуматься о наиболее действенных способах управления с целью достижения «общего блага». В XVII столетии утвердился камерализм — учение об управлении государством, во многом предвосхитившее современную науку администрирования, охватывавшее важнейшие сферы жизни общества — финансы, государственное хозяйство, полицию (не просто органы охраны порядка, а единую систему государственного контроля и управления жизнью общества). Такое управление предполагало наличие отраслевых учреждений с чётко регламентированной компетенцией каждого и распространением их власти на всю территорию страны и все категории населения. Устройство этих учреждений и деятельность каждого отдельного чиновника должны были быть единообразными и строго регламентированными.Таким образом, вся система государственного управления представляла бы собой рационально организованный механизм, эффективность работы которого обеспечивалась законами и строгим контролем. При этом, поскольку целью государства объявлялось «общее благо», служить ему обязаны были не только чиновники, но вообще все подданные, чья жизнь от рождения до гроба тоже должна была подвергаться регламентации. Для этого требовалось создать новые законы, регулирующие не только общественную, но и частную жизнь подданных, не отменяя при этом сословных рамок, поскольку той эпохе была чужда идея равенства прав. В этой концепции не было места человеку как обладающей определёнными правами личности — он воспринимался лишь как составная часть государства, его слуга, обязанный трудиться на «общее благо».

Эти мысли пришлись по душе рационально мыслившему царю-мастеровому, главной заботой которого было могущество государства — движущей силы общественного прогресса, залога благосостояния подданных. Правда, из трудов европейских мыслителей логически вытекало, что и высшая власть должна нести ответственность за ненадлежащее исполнение условий «общественного договора», а отсюда недалеко было до мысли о том, что в случае злоупотребления властью договор с правителем может быть расторгнут.

Но Пётр философом не был, а подобные перспективы для России вполне справедливо не принимал во внимание: иных «форм правления» русские мужики себе не представляли. Поэтому русский царь вполне мог, как рассказывает один из исторических анекдотов, без оглядки на последствия для себя одобрять деятельность английского парламента: «Весело слышать то, когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у англичан учиться должно». Он и сам готов был слушать правду, оставаясь при этом самодержцем, перед которым все подданные равны. Простота обихода, демократизм в общении с людьми самого разного положения, даже пренебрежение традицией лишь сильнее оттеняли его право наставлять их «яко детей» и требовать беспрекословного послушания.

«Пётр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерма-ном, с жаром говорил им: “Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающий вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому — вы. Полезное слушать рад я и от последняго подданного; руки, ноги, язык не скованы. Доступ до меня свободен — лишь бы не отягощали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны; узда им — закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру”»⁸

.

Пётр провозглашал принципы «разума» и «порядка», по которым должны строиться политика государства и жизнь его обитателей, но не представлял себе иного способа установления этого порядка, нежели по его воле. Он, природный, разумный и просвещённый государь, знает, что нужно народу; недовольные и ослушники есть «злодеи мои и отечеству». Не случайно он почитал Ивана Грозного: «Сей государь есть мой предшественник и образец; я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел ещё в том столь далеко, как он».