Романовы

Кушал его величество очень мало и жаловал, чтоб было горячее, и кухня была во дворце об стену его столовой, и в стене было окошко, из которого подавали кушанье, а церемониальных столов во дворце не было. И после обеда отъезжал на яхту, поставленную у дворца на Неве почивать, и караул стоял около яхты, чтоб никто не ездил; а после почиванья для прогуливания ездил на Петербургский остров, ходил на Гостином дворе, торговал товары, но не преминет и кренделей купить и квасу выпить, всё смотрел, чтоб порядочно было. В великих трудах и в путешествиях не имел скуки, не охраняя своего здоровья, но ревнуя своей России, чтоб её сделать славною и непобедимою от прочих наций. И не можно того думать, чтоб великий и неустрашимый герой боялся так малой гадины — тараканов; и наперёд его едущего кулиеры бежали и где надлежит быть станции, осматривали, нет ли в избе тараканов, и по крайней возможности таких изб обыскать не можно, то по дорогам ставили избы нарочные для охранения от сей гадины»⁹

.

Пётр не любил дворцовых залов и официальных приёмов — во время визита в Париж он отказался от роскошных апартаментов в Лувре и едва прикоснулся к королевскому угощению, попросив хлеба, репы и пару стаканов пива, — зато жадно стремился узнать что-нибудь полезное: «В 30 день перед полуднем его царское величество был в арсеналах и в королевских домах, и где льют медные всякие статуи, и в Аптекарском огороде, и в других огородах, и в Аптекарском доме, где смотрел анатомических вещей». Представление о том, какая обстановка ему нравилась, могут дать скромные комнаты сохранившегося Летнего дворца и остатки Зимнего дворца (в стенах нынешнего Эрмитажного театра), похожие на жилища солидных амстердамских бюргеров. Он и в живописи предпочитал голландскую школу и только скульптуры для дворцов и садов отбирал античные или итальянские. Впрочем, в произведениях искусства Пётр видел прежде всего предметы декора или наглядные пособия, что не мешало ему приобретать картины и статуи во время длительных путешествий по Европе. «Голландские» вкусы Петра отразились и на облике его любимого детища — Петербурга, с самого начала строившегося «регулярным» городом, в котором на смену узким улицам, сбегавшимся к кремлю или соборной площади, пришла военная чёткость линий широких проспектов и каналов. Он участвовал в разработке архитектурных планов новой столицы, сам руководил застройкой, вникал во все мелочи, включая установку скамеек и посадку деревьев.

Ежедневно из-под его пера выходило около десятка указов. Отдыхать он не умел — вместо этого менял занятие. Пётр, первый в отечественной истории царь-«технарь», гордился тем, что владел десятком профессий; он был не только матросом и плотником, но и артиллеристом, капитаном, инженером-ко-раблестроителем — в начале XVIII века не было специальностей с более высоким техническим уровнем, чем эти. Он мог работать токарем, часовщиком, каменщиком и даже врачом. Царь носил с собой набор зубоврачебных инструментов и любил пускать их в дело, чем вызывал ужас у своего окружения. К отвлечённым же знаниям вроде философии или богословия он был равнодушен — до той поры, пока это не касалось государственных интересов.

Разносторонняя образованность и горячая любовь к Отечеству сочетались в нём с жестокостью и пренебрежением к человеческой личности. Ни в чём не терпевший непрофессионализма, Пётр мог указать палачам на погрешности в их работе («ноздри вынуты малознатно») или порадовать флорентийского герцога экзотическим подарком — шестью привезёнными из тундры «самоедами» (ненцами) «подурнее рожищем». Он умел утешать друзей в их несчастьях — и не считался с человеческими потерями в своих начинаниях.

Русский царь личным примером учил соблюдать светские приличия — и рубить головы восставшим стрельцам, а в гневе был способен даже на убийство. Во время нервных припадков «лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо; он делал различные странные гримасы и движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями».