Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу

Наконец, не было недели, чтобы Павел Петрович и Мария Федоровна не соприкасались с искусством. Едва приехав в Вену, они осмотрели богатую коллекцию предметов искусства в Бельведере{284} (великая княгиня побывала там, по меньшей мере, дважды), затем последовали 15 декабря – Академия изящных искусств{285}, 23 декабря – Музыкальная академия

{286}. 26 декабря в покоях великой княгини небольшой концерт для избранных гостей сыграл Йозеф Гайдн (1732–1809), за что получил из рук восторженной Марии Федоровны шкатулку, усыпанную бриллиантами{287}. Каждый третий день австрийский император и его русские гости бывали в театре. Великой княгине был представлен престарелый композитор Пьетро Метастазио (1698–1783), а Павел Петрович исполнил свою давнюю мечту – познакомился с великим Кристофом Виллибальдом Глюком (1714–1787){288}

. Его оперу «Орфей и Альцеста» гости прослушали не менее пяти раз. По воспоминаниям графини Хотек, однажды вечером Павел Петрович и император Иосиф во время совместной вечерней трапезы «пропели дилетантами» одну из арий{289}.

В первую неделю января шестинедельный «венский марафон» подошел к концу. Выдержать его было непросто: в Петербурге не стихали слухи, что Павел Петрович и Мария Федоровна были готовы на исходе второй недели пребывания в Вене двинуться в дальнейший путь. Екатерина в письмах постоянно напоминала, что приняли их очень хорошо, а издержки, сделанные для их приема, громадны, поэтому не следовало огорчать внезапным отъездом ни хозяина, ни венскую публику{290}. Проходило несколько дней, и она снова спрашивала: «Вы мне о том ни слова не говорите, сколько времени вы останетесь в Вене? Будете ли там, когда прибудет это письмо, или к тому времени оставите город и куда уедете. Не скрываю от вас, что обо всем этом в городе ходят самые разнообразные слухи»

{291}. Еще через несколько недель государыня ободряла детей: «Довольство ваше пребыванием в Вене, которое вы продолжаете высказывать мне, ласки и вежливости, которыми вас осыпает хозяин ваш, полезное, которое вы видите и знакомства, делаемые вами, были бы способны убедить меня, если бы я еще не была в том убеждена, что не совсем то дурно попутешествовать немного по свету»{292}.

Благожелательный тон писем никого не должен был вводить в заблуждение. Екатерина желала быть в курсе любых событий, настроений и планов, поэтому переписка самой великокняжеской четы и их свиты нещадно перлюстрировалась. Императрица поручила обер-почтдиректору Матвею Матвеевичу фон Экку (1726–1789) не оставлять без внимания ни одного письма от цесаревича и его окружения. В историографии широко известно следствие по делу флигель-адъютанта императрицы Павла Александровича Бибикова (1764–1784), неосмотрительно написавшего своему другу Александру Борисовичу Куракину (1752–1818), сопровождавшему цесаревича в путешествии, критические строки о положении дел в государстве и армии. Незадачливый юнец был арестован, подвергнут строгому допросу и, в конце концов, освобожден и сослан в Астрахань.

Меньше известно о тех уловках, к которым, если верить графу Кобенцелю, прибегали Павел Петрович и оставшийся в Петербурге граф Панин, чтобы обмениваться доверительными посланиями. Один из информаторов австрийского посла рассказывал: для начала кто-нибудь из путешествовавших с великокняжеской четой слуг писал письмо такому же простому человеку и вкладывал в него письмо от другого слуги к такому же адресату-простолюдину, и так шесть раз. Только седьмое письмо в этой эпистолярной матрешке оказывалось посланием цесаревича к бывшему наставнику. Но, несмотря на все ухищрения, заветное послание было обнаружено и легло на стол императрицы. Оно не содержало ничего, кроме общих сведений о своем добром здравии и заверений в искренней дружбе и доверии. Тем не менее, это лишь укрепило императрицу в худших подозрениях, что именно Панин отговаривал ее сына от европейского турне{293}.

Что касается упомянутых Екатериной «издержек» венского двора, еще летом Иосиф II поставил президента Казенной палаты в известность, что «приезд в Вену русского великого князя с великой княгиней потребует незапланированных расходов […] посему информирую вас заранее, чтобы вы обеспечили глав Чешско-Австрийской придворной канцелярии и Придворного военного совета кредитом в достаточном объеме»{294}. Сводную ведомость всех расходов обнаружить не удалось, но и сохранившиеся в архиве Придворной казенной палаты счета, расписки и квитанции дают некоторое представление о затраченных суммах. Граф Хотек получил из казны 500 дукатов, из которых 38 по окончании миссии сдал под расписку обратно{295}. Обер-гофмейстеру графу Францу Розенбергу (1723–1796) было выписано в общей сложности 36 тыс. гульденов. (К сожалению, в документах отсутствует спецификация расходов.) После отъезда русских гостей Казенная палата еще в течение нескольких месяцев возмещала расходы местному населению (главным образом, за изъятых лошадей){296}.