Иное дело – перерыв. Он и создан для подсказа. Тут уже видно, как сработали твои тактические ходы, как работает соперник, в чем мы угадали, а в чем нет, какие надо сделать поправки. Я уже за несколько минут до окончания первого тайма начинал думать о том, что скажу ребятам в раздевалке. Порой я говорил все 15 минут. Бывало, что много слов не требовалось. А вообще я очень не люблю шаблоны и стандарты. На установках, в перерыве, на тренировках я пытался говорить что-то интересное. Самое страшное – когда футболисты начинают работать, как роботы. У меня же в команде ребята все были творческие. Они любили импровизацию. И от меня тоже ждали импровизации. Одинаковых вещей я старался не говорить.
Иногда грозил лишними днями на базе. Так и говорил в перерыве: «Будете так же играть во втором тайме – поедете на базу сразу после матча». Это действовало. Кому охота ехать на базу, когда дома ждут любимые женщины и друзья-товарищи?
Возражений в перерывах матчей я не слышал. Объясню, по какой причине. Я мог говорить громко, но никогда не оскорблял футболистов. Ни один из них не мог сказать: «Вы меня обидели». Даже если человек играл откровенно плохо, оскорбительных слов в его адрес я не употреблял. Мог, конечно, условному Ширко в полушутку сказать: «Ах ты, кровопиец – когда ж ты забивать наконец начнешь?» А иногда я специально не называл конкретных фамилий – просто говорил, что в таких-то моментах надо играть по-другому. А ребята сами понимали, к кому это относится. Говорил, мол, бывают у нас такие моменты – мы над ними работаем, а они продолжаются и продолжаются. Так что, ребята, надо делать поправки. Говорил я это всем, хотя обращался, по сути, к конкретным людям.
Из воспоминаний Егора Титова:
Волновался я перед каждой игрой. Никогда не было такого, чтобы я ощущал себя спокойно. Главное – чтобы футболисты не почувствовали этого моего состояния. Увидят, что меня «бьет кондратий», – не жди ничего хорошего. Да, надо было надевать маску. Возможно, мне это было делать проще, чем другим, – я на людях обычно не выплескиваю эмоции. Организм привык к таким маскировкам. Но все равно это было важно: не показывать, что у тебя внутри.
Другой вопрос: как снимать накопившийся стресс? Я выплескивал его в тренировочном процессе: играл с ребятами в футбол, баскетбол. Получал удовольствие и заодно приличную нагрузку, которая позволяла держать себя в форме. Наши поединки, которые мы называли «дыр-дыр», проходили на эмоциях, со смехом, шуточками. И это снимало стресс. Мне трудно понять, как расслабляются тренеры, которые не участвуют в таких штуках.
Я любил, чтобы после хороших матчей рядом были мои друзья. А друзей у меня всегда было много. Когда проигрывали, запирался в номере один и копался в себе. Иногда домой было неохота ехать. Виноватым всегда считал себя. Игроки плохо двигались? Значит, я им не то внушил. Что-то не так сложилось в тактическом плане? Тем более вина на мне. Я недорассказал, не так объяснил. На ребятах я не срывался, не ругался. Все было в пределах разумного.
У тренеров-соперников я не учился. Проигрывали – считал, виноваты сами: в чем-то недоработали или недооценили противника. Причины поражения я всегда искал внутри команды. Другое дело, что меня всегда восхищало то, как игроки физически готовы у Лобановского. И я пытался хотя бы приблизить наших футболистов к такому уровню готовности.
Супруга у меня футбол почти не смотрела. Но, как закончился тот или иной матч, знала – она общалась с женами других тренеров – Тарханова, Ярцева. И понимала, как себя вести, если что-то сложилось неудачно. Тактика простая: главное – не попадаться на глаза. Приготовит блинчики с мясом (мое любимое блюдо) – и куда-нибудь в сторонку.
Настроение оставалось неважным вплоть до следующей игры, и поднять его могла только победа. Но люди, которые выбрали профессию тренера, изначально должны быть готовы к стрессам. Перед каждым матчем будут переживания, нервы. А если тебе все равно, как играет твоя команда, – надо менять профессию.
Из воспоминаний Егора Титова: