Роскошь нечеловеческого общения

— Коля, посидишь здесь, — полувопросительно, но с интонациями приказа сказал Суханов водителю.

Тот молча кивнул.

— Пойдемте, Анатолий Карлович.

Дача, насколько Журковский мог разглядеть ее в свете фар, не изменилась с тех пор, как он был здесь в последний раз. Он ожидал увидеть обычный уже для середины девяностых «новорусский» дом — красный кирпич, башенки, стрельчатые окна, флигельки, теплицы, все, чем тешат себя мгновенно разбогатевшие или просто получившие доступ к «кормушке» простые русские люди, не отягощенные богатой фантазией и стремлением к оригинальности. Однако деревянная двухэтажная дача, которую супруги Греч приобрели в начале восьмидесятых, вовсе не походила на кричащие, заявляющие на всю округу о своей респектабельности и «крутости» постройки «новых русских».

Скрипнула дверь, на крыльце показался человек. В темноте Журковский не мог ни разглядеть его лицо, ни угадать личность по фигуре. В то же время незнакомец определенно кого-то напоминал, но в том, что это был не Греч, Анатолий Карлович был совершенно уверен.

«Охрана, должно быть», — подумал Журковский.

— Суханов, ты, что ли? — спросил человек каким-то очень уж знакомым голосом.

— Я, я. Кто же еще? Что, не ждали?

— Ну здорово, здорово!

Незнакомец протянул руку и шагнул с крыльца вниз. Последовало короткое рукопожатие, затем Суханов и тот, с узнаваемым голосом, обнялись.

— Ну, пойдемте в дом… Вечер добрый!

Незнакомец шагнул к Журковскому, и тут Анатолий Карлович наконец узнал обладателя голоса, будившего в нем какие-то странные, неопределенно-счастливые ассоциации. Вышедший им навстречу человек был не кем иным, как народным, заслуженным и еще бог знает каким артистом, но все титулы и звания бледнели перед его фантастической популярностью.

Люсин был не просто эстрадником. Фразы из его миниатюр, а главное, его интонации использовались как минимум тремя поколениями не только зрителей и слушателей — десятки тысяч людей по всей стране повторяли его шутки, каламбуры и едкие замечания по самым разным поводам, части его монологов стали настоящим народным фольклором.

Теперь, правда, Люсин больше выступал за границей — количество россиян, сменивших гражданство, было уже настолько велико, а эмиграция, прежде делившаяся на «волны», текла ныне такой полноводной, спокойной и мощной рекой, что аудитория у Люсина была практически в каждой из стран, относящихся к когорте «развитых».

— Слава, — сказал Люсин, шагнув к Журковскому и протягивая ему руку.

— Анатолий Карлович… Толя, — неожиданно для себя поправился Журковский, пожимая руку Люсина.

— Ну, пошли, пошли в дом. Сыро здесь у вас… Сырой какой-то Город! Суханов! Ты почему тут порядок не можешь навести? Распорядился бы насчет погоды! И Греч тоже… Мэр, называется! Не может климат наладить. Несерьезно у вас как-то дело поставлено. На самотек все пускаете. Политбюро на вас нет. Моя бы воля…

Они вошли в дом.

— Моя бы воля, — продолжал Люсин, — я бы вообще перенес этот Город, скажем, в Севастополь. А Севастополь — сюда. А что? Выход к морю. Только к Черному. Куда как приятнее, чем эта ваша Балтика…Ездили бы на уик-энды не в Финляндию, а в Турцию прямым ходом. Как идея?

Журковский огляделся. В просторном холле все было по-прежнему, как и почти пятнадцать лет назад, после того как Павел Романович Греч и Наташа, его жена, своими силами отремонтировали этот дом. Конечно, вдвоем они бы не справились, помогали друзья, Журковский тоже несколько раз приезжал, вытаскивал старый хлам со второго этажа, грузил в институтскую машину, чтобы отвезти на свалку, расчищал двор, даже на крышу залезал, помогал кровельщику менять черепицу, красил оконные рамы — работы было много, и работали все весело и легко.

«Молодые были», — подумал Журковский, но уйти в воспоминания ему не удалось.

— О! Толя!

Павел Романович Греч, сидевший на диване с книгой в руке, при виде гостей пружинисто поднялся на ноги и быстро шагнул к вошедшим.

— Как я рад вас видеть, если бы вы знали! Суханов! Ты молодец, что Толю привез! Как удачно! А мы сидим тут со Славой в гордом одиночестве, не знаем уже — то ли спать ложиться, то ли ужин готовить… Ну теперь-то точно отужинаем. Толя! Ты куда же вчера подевался? Я с тобой хотел поговорить… Ты исчез…

— Да там, Паша, такая суета была вокруг тебя, что я решил… Пойду, думаю, восвояси… Все равно не пообщаться.

— Да. Тем более что я сразу после лекции улетел в Москву. И только вот два часа назад вернулся. Вместе со Славой прилетели.

— Ну что, ужинать будем или как? — спросил Люсин.

— Да, да, конечно!

Греч широко улыбнулся.

— Конечно, поужинаем.

— Я займусь тогда. У меня уже ноги сводит от голода. — Люсин направился в сторону кухни.

— Ну что, Толя, как живешь? — спросил Греч.

Журковский пожал плечами и посмотрел на Суханова.

— Что-то случилось? — спросил Греч, в свою очередь переведя взгляд на Андрея Ильича.

— Еще нет, — сказал тот. — Но может. Проблема у нас, Павел Романович.

— Что еще?

Журковский увидел, как лицо Греча, только что сияющее искренней, широкой улыбкой, словно сжалось, осунулось, глаза загорелись странным, лихорадочным огнем.