Роскошь нечеловеческого общения

Крамской и Борисов познакомились давно, в самом начале восьмидесятых, когда оба были студентами. Крамской учился в своем Городе, Борисов — в московском Университете. Они встретились в столице на какой-то вечеринке, куда Крамского затащили его московские подружки, — встретились и не то чтобы подружились, но заинтересовали друг друга.

Отношения их долгое время были просто приятельскими, а после того как перестройка сменилась эпохой первоначального накопления капитала, это приятельство как-то само собой трансформировалось в тесные деловые связи.

Борисов как журналист быстро пошел в гору. Способ, выбранный им для достижения профессиональных вершин, не отличался новизной, и суть его была весьма банальна, ибо способ этот именовался беспринципностью. Другое дело, что Борисов возвел свою беспринципность в абсолют, он был последователен и принципиален в своей беспринципности, и этот парадокс уже граничил с самобытностью.

В прежние времена то, чем стал заниматься Борисов, называлось лизоблюдством, подхалимажем, а то и более хлесткими словами, однако в новую эпоху ничего похожего в адрес Борисова не произносилось. Критика, ставшая нормой журналистской жизни, была настолько увлекательна и всепоглощающа, что полностью отбирала все внимание как пишущих, так и читающих масс. Никому, казалось, не было дела до аккуратных, осторожных и суховатых статей Борисова, который целиком и полностью стоял на стороне Кремля и гнул свою линию в зависимости от того, как менялся курс вышестоящей, а точнее, единственной и абсолютной власти в стране.

Борисов отлично понимал, что политики в России — одна большая семья в которой, конечно, есть и любимчики, и блудные сыновья, и обязательный «анфан терибль». Семья ссорилась, мирилась, и у стороннего наблюдателя порой возникала устойчивая иллюзия, что каждый член этой огромной семьи вполне самостоятелен, живет, что называется, «своим домом» и знать не желает никого из родственников — ни ближних, ни дальних.

Однако власть и сила, сосредоточенные в руках отца, были столь же незаметны, сколь и всеобъемлющи. Авторитаризм, единственно возможная в России форма правления, теперь называлась демократией. Народ, привыкший верить власти на слово, принял эту гипотезу и, как всегда, посчитал ее аксиомой. Демократия так демократия. Вопросов нет.

Глава семьи был суров, но справедлив. Время от времени он менял расстановку сил в собственном доме, одних возвышал, других лишал на время полномочий, отстранял, держал в черном теле, с тем чтобы потом снова одарить вниманием и заботой, подарить имение, область, край или целую республику. Тех же, кто проявлял нездоровую инициативу, мнил себя независимым и едва ли не равным Самому, отец мог строго наказать. Очень строго. Так, чтобы другим неповадно было.

Борисов давно понял, что при нынешней власти не может сложиться ситуация, когда тот или иной влиятельный политик будет долго оставаться в фаворе. Вся сила отца была в постоянной текучести кадров. Как хороший тренер, он каждые несколько минут делал на поле замену, отправляя выдохшихся игроков на скамью запасных (отдохнуть, не более того), а на их место выпускал свежих, полных сил и получивших необходимые инструкции.

Единственной гарантией долгосрочной и спокойной работы было четкое и безоговорочное следование линии Самого. Борисов быстро научился, вслед за властью, менять свое мнение на противоположное, не впадать в ступор от парадоксальных, на первый взгляд, шагов и кадровых перестановок и ни в коем случае не поддерживать никого, кроме Первого, какие бы настроения ни бродили в народных массах и какую бы популярность ни сулила суровая критика власти. Вася помнил, сколько хороших и талантливых людей уже погорело на этой «свободе слова».

Для Борисова давно уже не существовало таких понятий, как «стукачество», «предательство», «подставка», служащих у нормальных людей синонимами обыкновенной подлости. Все заменяло практичное слово «целесообразность». И звучало красиво, и совесть не мучила.

— А вот, кстати, и наш заказ. Отличная вещь. Здесь вообще вполне прилично готовят.

— Да? — Крамской недоверчиво покосился в сторону подходившей к их столику официантки.

— Мясо по-грузински, — сказала девушка. — Пожалуйста.

Сняв с подноса, она поставила на стол две тарелки с длинными, похожими на люля-кебаб, кусками мяса.

— Ты всегда в таких заведениях обедаешь? — спросил Крамской.

— Бывает, — уклончиво ответил Борисов. — А что? Под ваши мерки это не подходит, сэр?

— Почему?.. Под мои мерки вполне. Мне казалось, под твои…

— Ты попробуй лучше, попробуй. Божественное блюдо, ей-богу!

Крамской отрезал небольшой кусочек мяса и отправил в рот.

— Ну? Что скажешь?

— Что скажу? Соус мог бы быть и потоньше. Гарнир — поинтересней… А так ничего. Съедобно.

— Э-э, да вы, братец, зажрались! Все у Суханова трудишься?

Борисов говорил с набитым ртом, поразительно быстро орудуя ножом и вилкой.

— Да. Где же еще?

— Перебирался бы к нам, в столицу… Нашли бы тебе работу приличную… Тут, знаешь, перспективы такие, что тебе и не снилось.

— Да ладно. У меня все в порядке. Спасибо.