Роскошь нечеловеческого общения

— Что — «там»? — спросил Суханов. — Что значит — «там»? Вы, Анатолий Карлович, здоровый, крепкий мужик. Вам еще жить и жить, работать и работать. Вы, простите, и жизни-то настоящей не видели. Вам еще предстоит многое для себя открыть. Я вам, если хотите знать, откровенно завидую. Ведь люди после сорока… — по крайней мере, я по себе это знаю, может, у вас было по-другому, но у меня именно так… — после сорока люди пытаются как-то вернуть свои детские впечатления. Возможно, для того, чтобы просто развлечься, возможно, это особенности человеческой психики, кто знает. Но, скорее всего, дело в том, что после этого рубежа люди начинают увядать… в творческом смысле. Я говорю не только о личностях, имеющих непосредственное отношение к творчеству, а вообще, в широком смысле. Я имею в виду творческое отношение к жизни. Интерес, любопытство, если хотите. Это и есть та составляющая детства, которая после сорока исчезает и вместо нее образуется пустота, которую так или иначе хочется заполнить. И начинается — одни пьют, другие впадают в некое подобие спячки…

— Да… Я ведь тоже пребывал в такой спячке последние годы. Сейчас это для меня совершенно очевидно. Знаете, о чем я думал больше всего, что меня мучило по-настоящему? До исступления. Читаю лекцию, а сам думаю только об одном… Сижу дома, с женой, ужинаю, предположим, а мысль одна в голове…

— Какая же?

— Почему соседи не закрывают входную дверь на кодовый замок? Можете себе представить?

— Э-э, батенька мой, да получается, я вас вовремя вытащил. Так и до маниакально-депрессивного психоза недалеко. Совсем даже недалеко. Стали бы таким, простите, тихим сумасшедшим. Лекции бы свои читали, ставили бы «неуды» студентам — чем дальше, тем больше. Я таких преподавателей на своем веку встречал. Утративших всякий интерес к жизни. Но вы-то хоть пили еще, это, кстати, спасает иной раз от психозов. Правда, другая опасность возникает…

— Ну, алкоголизм мне не грозит. Нет у меня к нему предрасположенности.

— Не скажите, не скажите, это штука очень коварная. Очень. Я много друзей своих похоронил, все были вполне приличные люди. И тем не менее — одной косой скосило…

— Да, у меня тоже есть… точнее, были такие знакомые… И тоже все — от этой беды…

— Вот. А вы говорите! Это наш национальный бич. Особенно сейчас, когда водку делают бог знает из чего. Нет, мир прекрасен, Анатолий Карлович, прекрасен без всякой этой суррогатной водки, без всяких кодовых замков.

— Да, конечно. Конечно, прекрасен…

Однако картина мира, открывшаяся перед Журковским благодаря его сближению с Андреем Ильичом, была не столь уж радужной, как тот ее описывал.

Первый звонок случился спустя неделю после того, как Журковский начал работать в предвыборном штабе Греча.

Анатолий Карлович отмокал в ванной после тяжелого рабочего дня. Запикал новый телефон. Журковский протянул руку, потряс ею, чтобы стряхнуть капли воды, и взял трубку, лежавшую на новенькой стиральной машине.

— Да.

— Это ты, сука? — спросил хриплый незнакомый голос.

— Простите… С кем имею?.. Вы куда звоните?..

Анатолий Карлович быстро повозил свободной рукой по полотенцу, висевшему над головой, и перехватил трубку сухой ладонью.

— Тебе звоню, козел.

— Э-э-э…

Анатолий Карлович находился в искреннем замешательстве, не зная, что ответить и какой взять тон. Ему чрезвычайно редко приходилось общаться на подобном уровне. Разве где-нибудь в общественном транспорте или в очереди, но и это случалось настолько редко, что, по всем законам статистики, подобными «точечными» неприятностями можно было пренебречь.

Профессор Журковский не обладал внешностью, провоцирующей уличных хулиганов или просто раздраженных давкой в городском транспорте граждан на проявления неожиданной агрессии. Ничего выдающегося не было в его облике, напротив, он всегда был тих, незаметен и, видимо, неинтересен для тренировок уличных бойцов и скандалистов. Словом, реагировать на открытое и злое хамство он просто не умел.

— Хули — «э-э-э»! Ты, жид старый… Чего бормочешь там? Хочешь, чтобы тебе яйца отрезали?

— Вы ошиблись, — быстро сказал Журковский и нажал кнопку, отключая связь.

Сердце колотилось так, что Анатолий Карлович машинально посмотрел на свою грудь, ожидая увидеть волны, толчками расходящиеся по поверхности воды.

— Бред какой-то, — прошептал он и протянул руку, собираясь положить трубку на место, — пальцы заметно дрожали, — но телефон снова запикал, замигал зеленой лампочкой.

— Да?

— Ты трубку-то не бросай! — Журковский был убежден, что услышит тот же отвратительный голос. Так оно и оказалось. — Короче, профессор, слушай сюда. С тобой тут бодягу разводить никто не будет. Если снова полезешь агитировать своих студентов голосовать за жидов, пожалеешь. Понял, нет?

— Что вы сказали?