Россия 2020. Голгофа

На самом деле ситуация эта не была новой. В Дагестане лишь один из десяти подпольщиков живет на нелегальном положении, остальные живут в городах и под видом джихада занимаются банальным рэкетом. Отстегивают настоящим джихадистам, чтобы те не имели претензий и поддерживали страх в обществе актами устрашения. В Пакистане ситуация точно такая же, дошло до того, что в две тысячи двенадцатом начальник полиции Карачи отдал приказ расстреливать религиозных рэкетиров на месте. В Татарстане изначально никакого джихада, кроме такого вот рэкета и еще убийства священнослужителей, не было вообще, не хотели рисковать, связываться с государством. Но тонкость в том, что если ты причисляешь себя к подполью, если говоришь, что ты подпольщик, боевик, дать заднюю ты уже не можешь, хода назад нет. Сначала вымогаешь деньги. Потом тебя попросят укрыть разыскиваемого, подержать на квартире взрывчатку или автомат. А потом принять участие в теракте: и вот ты из мелкого бандита превращаешься во врага государства, хода назад из леса уже нет.

Некоторые бизнесмены из тех, кому пришла флешка, заявляли в полицию, и религиозные рэкетиры оказывались на скамье подсудимых, а потом и в тюрьме. Каждый салафит — пристойное название ваххабитов — готовый религиозный наставник. Одного салафита на тюрьму хватает, чтобы ислам приняло полтюрьмы. Вышел такой вот… голубь — герой асфальта, можно сказать. За веру отсидел! Не за бабло — за веру!

В две тысячи двенадцатом убили заместителя муфтия Валиуллу Якупова, только тогда кто-то что-то начал понимать. Резко усилили контрразведывательную и профилактическую работу по линии «терроризм». Беда была в двух вещах. Первая — было поздно, салафизм уже пустил корни в республике, в Казани были уже мусульманские стоматологии, парикмахерские, аптеки, где тебе могли подобрать лекарство от сглаза. Вторая — салафизм имел глубокие социальные корни, и корни эти были в укоренившейся несправедливости, в выброшенности из жизни целых социальных слоев, в том, что одна часть общества давно махнула рукой на другую. Другая же решила, что если в новом мире не предусмотрено место для них, значит, надо просто сломать весь новый мир и построить другой. Простой и понятный для них.

В две тысячи тринадцатом году произошел первый серьезный теракт. Подрыв шахида в супермаркете. Так и не удалось установить, был ли это сознательный акт смертника или просто бомба, сделанная не совсем опытным минером — взорвалась раньше, чем было запланировано, на входе. В пользу второй версии говорило то, что бомба взорвалась не в толпе, не при скоплении народа — всего двое погибших, не считая самого смертника, и шестнадцать раненых. А вот через несколько дней могло произойти кое-что более серьезное: смертника удалось остановить на станции метро, вернувшийся из Дагестана боец внутренних войск заподозрил неладное.

Сразу после этих событий власть приняла обычное в такой ситуации решение — закручивать гайки. Чесать мелким гребнем. При облавах использовались части внутренних войск. Это привело к тому, что те, кто собирал закят и джизью, были поставлены перед необходимостью определиться. Их конкретно считали бандитами и террористами, готовы были поступать как с бандитами и террористами. Так в республике появилось подполье, в том числе и лесное. Поскольку сам Татарстан в большей его части безлесен — лагеря боевиков появлялись на границе с Башкортостаном, в Удмуртии, даже в Пермском крае. Там лесов было вполне достаточно. Неизведанных, непуганых лесов…

В две тысячи четырнадцатом году в Казани произошли три теракта, еще несколько удалось предотвратить. В две тысячи пятнадцатом — уже одиннадцать…

Марат Каримович Тайзиев, бывший полковник полиции, помощник министра внутренних дел Республики Татарстан по спецоперациям, борьбе с терроризмом, а ныне амир вилайета Идель-Урал, выгрузился из «Ленд Крузера», раздраженно поправил болтающийся на груди автомат, подтянул ремень. К гостинице было не пройти — настоящий шабаш. Молодые, бородатые, вооруженные, хвастающиеся друг перед другом своей удалью и своим оружием, гортанно произносящие славицы Аллаху. В кои-то веки ставшие сами собой. Невысокие и злые пацаны окраин, промышленных пригородов. Этот город был чужим, он был не для них, он строился не для них, он развивался не для них. Теперь он принадлежал им, целиком и полностью. Прав был тот, у кого был «стечкин», автомат, граната. Москва — умная, Казань — сильная. И эти пацаны, с грехом пополам окончившие девять лет изуродованной реформой школы, сейчас на подступах к гостинице хвастались перед другом оружием и говорили о том, что надо идти и брать на абордаж Москву…