Россия и Европа. Т.2

нута представляется теперь императору Николаю, которому обе импе­рии, Турецкая и Австрийская, как будто наперерыв просятся в руку?»?⁴ И даже отлично понимая, что «Россия решительно не имеет добро­желателей между европейскими государствами»?⁵ и «правительства почти все против нас: одни из зависти, другие из страха»,⁹⁶ Погодин и в 1842-м и в 1853-м не переставал удивляться тому, «какие благопри­ятные обстоятельства открываются для России».⁹⁷

Наполеоновский комплекс положительно не давал ему спать. И не трудно проследить по его письмам, как зарождался у него сценарий передела Европы. Чест­но говоря, от тютчевского проекта осталось в нем не очень много.

Прежде всего «православный Папа в Риме» волновал Погодина меньше всего, происхождение европейской революции не интере­совало совершенно и Франция ничуть не страшила. Скорее, наобо­рот. Как писал он царю, передавая общее мнение зарубежных пан­славистов, «Франция ваша союзница, союзница естественная... Она представляет романские народы, а вы господствуйте на Востоке Ев­ропы. Немцы, как стена, будут без всякой политической значитель­ности... а англичане поклонятся».⁹⁸

Отсюда и второе заключение Погодина. Ошибочной представ­лялась ему вся дорогая сердцу Тютчева ориентация на «похищение Европы» во имя её защиты от революции. Не только не искал он но­вых союзников в Германии, он и старых-то ни в грош не ставил. «Со­рок лет, — писал Погодин, — миллион русского войска готов был ле­теть всюду, в Италию и на Рейн, в Германию и на Дунай... чтоб как можно скфее и действительнее доставить свою помощь и успоко­ить любезных союзников».⁹⁹ И что же, спрашивается, союзники, «обязанные, так сказать, самим своим существованием России... избавленные по нескольку раз от конечной гибели?»¹⁰⁰ Отблагода­рили они за это Россию? Помогли ей в её трудную минуту?

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 25.

Там же, с. 43.

Там же, с. 75.

Там же, с. 61.

Там же, с. 62.

Там же, с. 82.

¹⁰⁰ Там же, с. 84.

Да вот хоть самый свежий пример. «Возникнул у России спор с Турцией по поводу несчастного состояния христиан на Востоке... Австрии и Пруссии стоило присоединить одно твердое слово в согла­сии с Россией... и все требования были бы исполнены, морские дер­жавы притихли бы, мир не нарушился и Европа оставалась спокой­ною... И этого слова ни Австрия, ни Пруссия сказать не хотели за Рос­сию... Никакими софизмами, никакими нотами никогда не смогут они оправдаться в этом простом, ясном и необоримом обвинении, которое легло на их голову во веки веков... С врагами, с злодеями, с Магометом лишь бы не с нами!»¹⁰¹

Разумна ли такая политика?

Еще больше, однако, раздражает Погодина неспособность Ни­колая учиться на собственных ошибках. Он даже подозревает, что

«если б Австрия и Пруссия поступили бы чуть поблагороднее, почело­вечнее, даже поумнее, великодушный русский Государь остался бы опять на их службе и опять наши войска должны были быть всегда наготове, чтобы лететь на Рейн и Дунай, в Германию и Италию в по­мощь любезных союзников».¹⁰² Забавно тут разве что решительное расхождение Михаила Петровича с одним из наших «восстановителей баланса» Александром Архан­гельским, который, если помнит читатель, предложил нам легенду о Николае как об «искренне национальном» лидере России. В проти­воположность ему Погодин, как видим, откровенно обвиняет импера­тора втом, что тот «на службе» у иностранных правительств. И ничуть не надеясь на Николая, уповает он исключительно на «русского Бога» да на глупость союзников. Оно и к лучшему, продолжает он, что «Рус­ский Бог затмил их очи! Ты оказал нам уже милость свою выше всякой меры: Ты избавил нас от наших друзей, а с врагами разделаться посо­бит нам и старый наш помощник, Николай Чудотворец».¹⁰³