Россия и Европа. Т.3

Смутные переходные годы в тогдашней Европе тоже, как мы знаем, не располагали к декабристскому оптимизму. «Было время, - писал Герцен, - когда полусвободный Запад гордо смотрел на Россию, раздавленную императорским троном, и образованная Россия, вздыхая, смотрела на счастие старших братий. Это время прошло. Равенство рабства воцарилось ... даже страны, где остались еще свободные учреждения, и те напрашиваются на деспотизм»¹⁸.

Это говорилось, конечно, по поводу государственного переворо­та в Париже, когда Луи Бонапарт объявил себя в декабре 1851 года императором французов. Почему это произошло, мы уже подробно объяснили во второй книге трилогии. Здесь поэтому скажем кратко: из-за фантомного наполеоновского комплекса, обуревавшего тог­дашнюю Францию. Недаром же сопровождалось возрождение импе­рии введением всеобщего избирательного права. «Маленький

Подберезкин AM. Русский путь. М., 1996. С. 31.

ГерценА.И. Былое и Думы (далее БД). Л., 1947. С. 293-294.

Наполеон» мог не опасаться за свою власть: большинство француз­ского народа полностью разделяло тогда его имперские амбиции и жажду реванша.

Только в отличие от Николая, земным богом он себя не вообра­жал и новую цивилизацию не строил. И потому о «душевредном дес­потизме» во второй наполеоновской империи и речи не было. То, что Герцен со своими декабристскими представлениями о политике при­нял за новое «рабство», оказалось на поверку лишь сравнительно либеральным авторитаризмом. Зато славянофилам в России сдал он нечаянно козырного туза.Ибо именно именно геценовское «равенство рабства» и стало для них неопровержимым на первый взгляд свидетельством, что ограничения власти, не сумевшие обезопасить от «рабства» Европу, не работают в принципе. Что, как выразился современный «нацио­нально ориентированный» московский интеллигент, «Россия не нуж­дается в избираемом парламенте - неэффективном вообще и осо­бенно в России»¹⁹.Короче, если опыт декабристов убедил славянофилов в экстра­ординарной опасности революционной попытки свержения само­державия, то «равенство рабства» сделало для них очевидной тщету западного парламентаризма. «Посмотрите на Запад, - восклицал Иван Аксаков, младший брат Константина и будущий лидер второго поколения славянофилов. - Народы увлеклись тщеславными побуж­дениями, поверили в возможность правительственного совершен­ства, наделали республик, настроили конституций - и обеднели душою, готовы рухнуть каждую минуту»²⁰.

Потому и сделали славянофилы в этой, как им казалось, безвы­ходной ситуации то, что всегда в таких обстоятельствах делали немецкие и русские национал-либералы - они изобрели «третий путь». В русском варианте, однако, отрицал он как «вмешательство государства в нравственную жизнь народа» (душевредный деспотизм), так и «вмешательство народа в государственную власть» (парламента-

В. Найшуль. О нормах современной российской государственности //Сегодня. 1996, 23 мая.

ризм). «Первое отношение между правительством и народом, - про­возгласил К. Аксаков, - есть отношение взаимного невмешатель­ства»²¹.

Эта формула, ставшая первым в пореформенной России интел­лектуальным оправданием самодержавия, и оказалась главной политической заповедью славянофильства. А заодно и главной «миной», заложенной в основание постниколаевской страны. Это был классический пример германского Sonderweg, изобретательно адаптированного к российской самодержавной реальности. И тут пути славянофилов и декабристов разошлись окончательно.

р^ UIUBU питии

I ючему РОССИЯ (Ретроспективнаяутопия

превосходит Запад?

Это было бы еще с полбеды, не попытайся сла­вянофилы сделать из нужды добродетель, превратив свою формулу «третьего пути» не только в синоним русскости, но и в универсаль­ный ключ к спасению человечества.

Ход их рассуждений был, видимо, такой: должны же, в самом деле, быть причины, почему именно в России додумались до этой спасительной формулы, тогда как Запад в лице даже самых великих своих мыслителей безнадежно тут спасовал. Так во всяком случае рассуждали в свое время тевтонофилы. Для основателя мифа об «особом пути» (Sonderweg) Германии Иогана Готлиба Фихте никакой загадки тут не было. Слабость Запада вытекала, по его мнению, из того, что Франция и Англия лишь очень поверхностно усвоили клас­сическую античную традицию. Им просто не хватило глубины и фун­даментальности германского духа. И поэтому их притязания на миро­вое первенство совершенно безосновательны. Чтобы это стало оче- . видным, - объяснял Фихте в своих знаменитых «Речах к германской нации» - следовало лишь противопоставить идеям французской революции национальную идею единственных настоящих наследни-

²¹ Там же. С. 32.

ков античности - германцев²².