Россия и Европа. Т.3

Не вмешиваясь в ход рассуждений идеологов славянофильства, я хочу, чтобы читатель мог убедиться, сколько изобретательности и исторического воображения вложено было в «хоровую» Русскую идею при ее рождении, кактщательно и элегантно была она обосно­вана богословскими, культурологическими и цивилизационными изысканиями, которые сделали бы честь даже самому знаменитому из современных специалистов по конфликтам цивилизаций Сэмюэлу Хантингтону³⁸.

Видит бог, за шесть поколений, истекших с тех пор, когда всё это говорилось, в мире не было недостатка в националистических учениях, обличавших Запад в губительном индивидуализме и моральной распущенности. И каждое из них было неизменно уве­рено, что Запад доживает последние годы и «готов рухнуть каждую минуту», и все великодушно предлагали «привить ему свежие, могучие соки» своей культуры, будь то тевтонской, арабской или конфуцианской.

Вот и в наши дни проповедуют нечто подобное из Сингапура и Куала-Лумпур так называемые «азиофилы». Эти тоже до недавних пор объясняли свои экономические успехи «азиатскими ценностя­ми», т.е. врожденным коллективизмом азиатских народов и истори­ческой привычкой принимать решения сообща, всем миром, собор- но (у них это, впрочем, называется почему-то по-английски «консен­сус»), что выгодно отличается от западного парламентарного

ВейдлеВ. Задача России. Нью-Йорк, 1956. С. 104.

Там же. С. 29.

Hantington Samuel

. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y., 1996.

декадентства. Незадолго до крушения азиатского «экономического чуда» в 1997 г. идейный лидер азиофилов Мохатхир Мохамед даже провозгласил: «Европейские ценности есть ценности Европы, азиат­ские ценности - универсальны»³⁹.

Справедливость требует, однако, признать, что не только повто­ряли азиофилы зады славянофильства, даже об этом не подозревая, но и не снилась им та изощренность, с которой разработаны в нём их аргументы в защиту «национального самодовольства». Вот замеча­тельный пример.

Конечно, славянофилы тоже видели в русских культурных ценно­стях, и прежде всего в коллективизме, еще одно преимущество России перед Западом. Как объяснял Киреевский, «весь частный и общественный быт Запада основывается на понятии об индивиду­альности, отдельной независимости, предполагающей индивидуаль­ную изолированность», тогда как в России перевес принадлежит «общенародному русскому элементу перед элементом индивидуаль­ным»⁴⁰. Развивая эту основополагающую идею, современный «национально ориентированный» интеллигент отказывает «индиви­дуальному элементу» даже в праве называться личностью. Ибо, полагает он, «индивид - это раздробление природы, самозамыкание в частности и ее абсолютизация, это воплощенное отрицание общей меры в человечестве»⁴¹.

Иными словами, покуда индивид не вольется в «общенародный русский элемент», он - сирота, безликий изгой, несуществующая величина. Чтобы обрести себя, почувствовать себя человеком, он должен выйти за пределы «индивидуальной изолированности» и раствориться в единственной «личности, которая не дробит единой природы, но содержит в себе всю ее полноту»⁴²

. Что за личность? Нет, не угадали. Не Иисус. Единственная личность, оказывается, - «нация

Цит. по: The Economist 1998. July 25-31. P. 23.

Полное собрание сочинений Ивана Васильевича Киреевского. Т. 1/ М., 1861. С. 192.

БорисовВ. Нация-личность// Из-под глыб. Париж, 1974. С. 210.

как целое»⁴³, «нация-личность»⁴⁴

. Ибо «личность в своем первона­чальном значении есть понятие религиозное»⁴⁵.

Готов держать пари, что азиофилам сроду не додуматься до тако­го изощренного обоснования коллективизма.

Глава пятая

НЭЦИЯ-СбМЬЯ Ретроспективная утопия

Но даже и современный интерпретатор ела-

вянофильства в своем метафизическом задоре упускает из виду, что собственно теологические соображения играли в нем роль скорее служебную. Они были лишь столпами, призванными под­держивать грандиозную постройку их социально-политического видения России. Ключом к ней, её универсальной метафорой были понятия «семьи» и «собора». Мир, т. е. сельская община, представлялся славянофилам маленькой вселенной, живущей по своим собственным правилам. Он был своего рода локальным собором, перед которым все равны и в котором по природе его не могло быть никакого начальства. Souverainete du peuple, одним словом.

Это был хор без солистов, где все решения принимались едино­гласно, соборно, во имя общего блага. Как и семья, управлялся этот мир авторитетом нравственным, а не «внешней законностью». Потому и частной собственности делать в нем было нечего. Она, еще чего доброго, потребовала бы себе гарантий, а гарантии, как мы уже знаем, ложь, гарантии - зло.