Россия и мусульманский мир № 12 / 2013

В моей оценке это сыграло позитивную роль в трансформации российского гуманитарного образования, способствовало его интеграции в мировое обществознание. Это имело позитивное значение и для исторической науки, но невозможно не видеть и идеологических эксцессов либерально-демократической «детской болезни» 1990-х годов. Происходила новая, по принципу «от обратного», политизация учебной исторической литературы. Она вызвала критику даже со стороны западных специалистов. Р.У. Дэвис, например, в критическом ее анализе отмечал: «Использование термина “тоталитаризм” для характеристики сталинского режима – вопрос крайне противоречивый. Но Министерство образования Российской Федерации возвело концепцию в новую догму» («Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России». – М., 1999, с. 50). Новая догма нередко приобретала карикатурный характер, который по своей одиозности мало отличался от историографической ортодоксии советского образца. Так А. Головатенко в учебном пособии для абитуриентов гуманитарных факультетов, изданном в 1993 г., изложил историю советского периода в трех главах с характерными названиями: «Год 1917: через свободу к диктатуре», «Становление коммунистического тоталитаризма» и «Преодоление тоталитаризма» (цит. по: Козлов В.А. «ОНС», М., 2003, № 4).

Либерально-западнический подход, однако, не смог удержать господствующего положения ни в научной, ни в учебной исторической литературе. Но тут отступление с ведущей позиции было обусловлено не его научными издержками, а новой переменой политической ситуации в России. Сильнейший удар по российскому либерализму и его последователям в историографии нанесли радикальные реформы 1992-го и последующих годов. До их начала российское демократическое движение твердо обещало россиянам, что западные либеральные образцы могут быть введены в России достаточно быстро и безболезненно. Однако на деле вместо обещанной североамериканской или западноевропейской общественной модели россияне получили некую смесь латиноамериканской модели и раннего социал-дарвинистского капитализма. Россия разделилась на сверхбогатое меньшинство и бедное и нищее большинство. Вместо правового государства утвердился беспредел чиновников и олигархов. Многие россияне возложили ответственность за крах своих надежд и иллюзий не только на политиков-либералов, но и на западные ценности, которые, по их мнению, в России оказались нежизнеспособными и приносят не благо, а зло.

На волне широкого недовольства оформились влиятельная левая и национал-патриотическая оппозиции, власть стала лавировать, сама прибегать к социальной и патриотической риторике, в том числе и в своих трактовках прошлого. Министерство образования начало «сдавать» авторов исторических учебников, сверх меры отошедших от патриотических канонов. Стали появляться и занимать все больше места учебники антилиберального толка. «Естественный ход» вещей создавал угрозу их преобладания в учебном процессе. В. Путин и его сторонники, пришедшие к власти после нелегкой победы в схватке российских политических и экономических элит в 2000 г., быстро обнаружили несогласие с «вольницей» в исторической культуре, науке, образовании и стали последовательно проявлять намерение утвердить на господствующей позиции соответствующую их интересам историческую концепцию. Она оформилась не сразу, но постепенно ее контуры и суть стали обозначаться все более определенно. Ее дизайн определялся общей установкой правящей партии «Единая Россия» на утверждение в стране «суверенной демократии». Она должна была составить альтернативу либерально-демократическим интерпретациям российского исторического опыта. Но она призвана была быть альтернативна и «левым», советско-социалистическим интерпретациям, поскольку новая власть успешно пожинала плоды постсоветского российского капитализма и совершенно не желала от них отказываться.