Россия и русские. Книга 2

В столице было введено чрезвычайное положение, Ельцин прилетел в Кремль на-вертолете. Почти всю ночь он уговаривал министра обороны Павла Грачева и высший, генералитет отдать войскам приказ о штурме Белого дома. Он видел их крайнее нежелание взять на себя ответственность за участие в политическом конфликте. Может быть, это было результатом опыта, приобретенного военными после 1989 г., или они еще просто не были уверены, кто выйдет победителем из этого противоборства. Впоследствии Ельцин вспоминал: «...вид у генералов был сумрачный, виноватый. И они, видимо, чувствовали несуразность ситуации: законная власть висит на волоске, а армия не может защитить ее — кто на картошке находится, кто воевать не хочет...» В конце концов начальник президентской охраны Александр Коржаков представил план штурма, который, по иронии судьбы, был подготовлен еще в августе 1991 г. путчистами, но так и не был приведен в действие. Генералы с неохотой согласились его исполнить. Но при этом Грачев потребовал от Ельцина письменного приказа, разрешавшего ему применять танки в самом центре Москвы^{475}

.

В семь часов утра 4 октября танки с грохотом въехали на Новоарбатский мост, расположенный напротив Белого дома. В течение последующих нескольких часов они обстреливали мощными снарядами стены Белого дома прямо перед камерами американской телекомпании Си-эн-эн, которая передавала это зрелище на весь мир, словно финал очередного Уимблдонского теннисного турнира. Ближе к вечеру в окнах Белого дома показались белые флаги, и из здания парламента вышли сдаваться Хасбулатов, Руцкой и их соратники. У них были бледные лица и совершенно подавленный вид. Их тут же отправили в Лефортовскую тюрьму. По официальным данным, в результате штурма погибли 144 человека, хотя неофициальные источники указывают, что число убитых превышает эту цифру в несколько раз.

Многие российские политологи и некоторые аналитики из стран Запада предполагают, что события 3—4 октября были специально инсценированы Ельциным ради того, чтобы заручиться оправданием примененных им методов подавления оппозиции, сохранив при этом поддержку Запада^{476}. Это выглядит одной из тех параноидальных фантазий, которые подпитываются клановой борьбой. До сих пор не получено каких-либо серьезных свидетельств в пользу этого предположения. Кроме того, несмотря на всю импульсивность ельцинского характера, вряд ли он мог пойти на такой огромный риск, даже не подготовив заранее воинские подразделения, необходимые для реализации плана контратаки. Гораздо более вероятным и полностыд отвечающим его характеру представляется предположение о том, что его планы реагирования на чрезвычайную ситуацию были весьма неопределенными и он просто не позаботился о серьезной подготовке к возможному вооруженному столкновению. Эта неподготовленность могла иметь крайне тяжелые последствия: попытка захвата Останкинского телецентра почти удалась. Если бунтовщикам все-таки удалось бы взять под свой контроль Останкино и лидеры оппозиции начали бы распространять по всей России свою версию происходящих событий, вполне вероятно, что руководители на местах и армейские командиры выступили бы в их поддержку. Короче говоря, в ночь с 3 на 4 октября Россия была на грани гражданской войны между сторонниками исполнительной и законодательной власти.

В определенном смысле поражение защитников Белого дома стало завершающей точкой в летописи советской эпохи. Последние российские политики, избранные в условиях существования — хотя и в значительно урезанном виде — советской системы, были убраны с политической сцены. Дорога для проведения ельцинских реформ была расчищена. С другой стороны, это до сих пор остается и главной неудачей Ельцина. На глазах у всего мира и, естественно, российских граждан Белый дом — оплот первого российского парламентаризма — чуть не превратился под артиллерийскими ударами в дымящиеся обугленные развалины. И все это происходило на фоне ужасающего кровопролития. Сохранявшийся до того времени идеализм сторонников демократии был поколеблен.