Россия и русские в мировой истории.

Энгельс полагал славян народами, которые <нежизненны и никогда не смогут обрести какую-нибудь самостоятельность>. Они якобы <никогда не имели своей собственной истории… и лишь с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации>. В тевтонском задоре Энгельс утрачивал последние проблески интернационализма. Славяне не просто ничтожный мусор истории – они <всюду… были угнетателями всех революционных наций… У всех панславистов национальное, т.е. фантастическая общеславянская национальность; стоит выше революции>. Но <способные и энергичные> немцы и венгры являются не только символом прогресса и революции, но также просветителями и носителями цивилизации для славян. Одной из причин Дранг нах Остен и германизации славянских земель в работе <Революция и контрреволюция в Германии> была названа <необходимость ввозить из Германии почти все элементы духовной культуры>. Но в молниях против Бакунина Энгельс уже полностью обнажил, что предмет заботы его пролетарского интернационализма – немецкий Grossraum.

"'Seton-Watson R.W. Disraeli, Gladstone and the Eastern Question. L., 1935, p. 19.

212 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Издание второе. М., 1957, т. 6, с. 289-306.

160

<Поистине, положение немцев и мадьяр было бы весьма приятным, если бы австрийским славянам помогли добиться своих так называемых <прав>! Между Силезией и Австрией вклинилось бы независимое богемско-моравское государство; Австрия и Штирия были бы отрезаны <южнославянской республикой> от своего естественного (выделено. – Н.Н.) выхода к Адриатическому и Средиземному морям; восточная часть Германии была бы искромсана, как обрезанный крысами хлеб! И все это в благодарность за то, что немцы дали себе труд цивилизовать упрямых чехов и словенцев, ввести у них торговлю и промышленность… земледелие и культуру!> Именно в этом ключе Энгельс и заключает: <Там, где речь идет о существовании, о свободном развитии всех ресурсов больших наций, там сентиментальная заботливость о некотором количестве разбросанных в разных местах… славян не играет никакой роли>.

Исключение классики делали для поляков – <единственной славянской нации, чуждой всяким панславистским вожделениям. Слова поляк и революционер, – пишет Энгельс, – стали синонимами, полякам обеспечены симпатии всей Европы и восстановление их национальности, в то время как чехам, хорватам и русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них>, что вызывает аналогии с отношением к сербам <демократического> мирового сообщества в 1999 году. Отказывая православным славянам в праве бороться против прогрессивных Габсбургов, марксисты, казалось, безусловно поддерживали поляков и их ненависть к <реакционной> России.

Этой мистической ненавистью был сжигаем Адам Мицкевич. На одном из собраний разноплеменных либералов, мечтавших о революциях, социализме и сокрушении империй, он пламенно призывал к новому походу на Россию <двунадесяти языков>, разумеется, под флагом демократии, которая <собирается в новый открытый стан> и <снова ринется на освобождение всех притесненных народов, под теми же орлами, под теми же знаменами, при виде которых бледнели все цари и власти>. Повести же вперед этот стан должен был опять <один из членов той венчанной народом династии, которая как бы самим Провидением назначена вести революцию стройным путем авторитета и побед>. Это был Наполеон III – фигура, постыдно противоположная идеалам какой-либо демократии или либерализма, но зато враждебная русской политике, что способно было в глазах поляка превратить его в героя. Это с горечью описал А. Герцен, как и то, что, к чести собрания, Мицкевича никто не поддержал, а испанец Рамон де ла Сагра – прудонист, но, заметим, и сын народа, <притесненного> амбициями Бонапарта, да еще с помощью польского полка, не захотел оставить речь поляка без <протестации> и призвал погибель на всякий <деспотизм, как бы он ни

11-2528

161

назывался: королевским или императорским, бурбонским или бонапартовским!>213.