Россия и русские в мировой истории

Неизбежна ли была Первая мировая война? Наверное. Слишком много могущественных сил были в ней заинтересованы. Но менее всех Россия, что оказалась в центре кровавой бойни, хотя и она имела свои интересы и, вступив в войну, размышляла о возможных обретениях. Даже Киссинджер подметил некий «парадокс июля 1914 года», заключавшийся в том, что страны, имевшие политические причины начать войну, не были привязаны к жестким мобилизационным планам, а нации, обладавшие жесткими мобилизационными планами, как Германия и Россия, не имели политических причин вступать в войну. Не обольщаясь династическим родством, которое всегда уступало государственным соображениям, нельзя не признать, что обмен телеграммами между Николаем II и его «дорогим кузеном Вилли» — кайзером Вильгельмом после сараевского убийства, показывает открытость позиций и трагизм неумолимой поступи истории. «Позорная война была объявлена слабой стране, — открыто излагает Николай свою оценку. — Предвижу, что очень скоро, уступая производимому на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры, которые поведут к войне… Умоляю тебя сделать все возможное в целях недопущения твоих союзников зайти слишком далеко»269

.

С. Д. Сазонов приводит документы, свидетельствующие, что Германия, «стараясь как будто сдержать венский кабинет от непоправимых решений… более всего заботилась о том, чтобы виновною в будущей войне оказалась ни Австрия, ни Германия, а Россия». Сама Германия не искала поводов к войне, но, как только они были созданы Австро-Венгрией, она решила ими воспользоваться, чтобы разделаться со своими западными и восточными соседями, мешавшими осуществлению ее планов пересоздания Средней Европы на новых началах, которые превратили бы ее для нужд и потребностей германской империи в преддверие Ближнего Востока. Для этого надо было уничтожить Сербию и заменить все русское влияние на Балканах австро-венгерским. Ибо Россия мешала этим планам, не отдавала Балканы, не «соглашалась признать вместо султана императора германского привратником Проливов». Для Германии было невыгодным ожидать, пока оборона России, над которой стали серьезно работать лишь через пять-шесть лет после русско-японской войны, была бы доведена до того состояния, которое сделало бы ее планы трудно выполнимыми.

Тем не менее, по суждению Сазонова, «почин европейской войны принадлежит не Германии, а Австро-Венгрии, самой плохо к ней подготовленной, но рассчитавшей на несомненную поддержку Германии и ее непобедимость». Что касается Австро-Венгрии, то мечта венского кабинета о создании нового Балканского союза под главенством центральных империй отдавала славянский Восток во власть Австро-Германии, вытесняя раз и навсегда с Балкан русское влияние и открывая беспрепятственный доступ австрийцам в Салоники, а немцам — в вожделенный Константинополь. «Окончательное водворение Германии на Босфоре и Дарданеллах было бы равносильно смертному приговору России, — пишет Сазонов, — точно так же, как водворение ее в Кале и в Антверпене было бы гибельным для Франции и Великобритании».

На заседании Совета министров Австро-Венгрии 14 июля 1914 г. было принято мнение венгерского председателя Совета министров, «что Сербия, хотя и уменьшенная территориально, все же, из уважения к России, не должна быть окончательно уничтожена», а австровенгерский председатель Совета министров отметил, что «династия Кара-Георгиевичей должна быть удалена и сербская корона отдана европейскому государю, и равным образом была установлена некоторая зависимость уменьшенной Сербии в военном отношении от Двуединой Монархии»270

.

Что же Англия? В ходе переговоров с С. Сазоновым посол Дж. Бьюкенен заявил, что «интересы Англии в Сербии ничтожны и что война из-за этой страны никогда бы не была допущена английским общественным мнением». Сэр Эдуард Грей за две недели до убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, выступая в палате общин, заверял: «Если между европейскими державами возникнет война, то не существует таких неопубликованных соглашений, которые ограничивали бы или сковывали свободу действий правительства или парламента в принятии решения о том, следует ли Великобритании принять участие в войне»271 .

«Великобритания, единственная страна, находившаяся в наилучшей ситуации, чтобы остановить цепь надвигающихся событий, колебалась, — признает Г. Киссинджер. — У нее практически не было интересов, связанных с Балканским кризисом, хотя она и была всерьез заинтересована в сохранении тройственного согласия. Боясь войны как таковой, она еще в большей степени опасалась германского триумфа. Если бы Великобритания ясно и недвусмысленно объявила о своих намерениях и дала бы Германии понять, что вступит во всеобщую войну, кайзер, возможно, и уклонился бы от конфронтации»272 . Сазонов не без оснований подытоживал: «Если бы в 1914 году сэр Эдуард Грей, как я настоятельно просил его об этом, своевременно и недвусмысленно заявил бы о солидарности Великобритании с Францией и Россией, он, возможно, спас бы человечество от этого ужасающего катаклизма».