Россия распятая

Раздвоение – вот к чему привел яд либерализма души сбитой с толку, мятущейся русской интеллигенции. Жрецы национального духа, самосохранения и пророчества во многом изменили подлинному служению высоким идеалам. Произошла подмена сути. Зло пришло в маске Добра. Примером тому может служить метаморфоза, случившаяся с гениальным писателем Львом Толстым, который, перейдя полувековой рубеж жизни, оказался одержим лжепророческими теориями, «богоискательством», бесом гордыни и дошел до отрицания православия, Отечества и государства, создав теорию непротивления злу насилием и выдвинув идею «перевоспитания трудом», взятую на вооружение коммунистами всех стран. В основу системы советских концлагерей и был положен этот принцип Толстого – «зеркала „передовой“ русской интеллигенции», как его можно назвать, перефразируя Ульянова (Ленина).

Радостно отметить, что Пушкина не коснулся яд либерализма, несмотря на его тесные дружеские контакты с будущими декабристами. Он стал монархистом… Он был и навсегда остался русским поэтом! Он гордился Россией и любил все русское, оставаясь великим европейцем.

…Убийство Пушкина – страшная трагедия для России.

* * *

От Ленинграда до станции Пушкин на электричке двадцать минут. Помню: снег, Пулково, серые ватники…

Здравствуй, город поэта! Какая тишина. Кряхтит автобус, разворачиваясь у вокзала. В воздухе незримо присутствует первое трепетное знамение весны. Хочется идти не спеша, не нарушая безмолвия маленького городка. Неожиданная афиша: «Негритянский певец Тито Ромалио. Дворец культуры. Начало в 19 часов». Сливаясь в одну прерывистую линию, с шумом пронесся поезд. Опять мертвенная тишина. На всем лежит память недавней войны. Дома стоят реже. Много пустырей. Парк утопает в снегу. Одинокие тропинки, одинокие фигуры. Полны горем и мраком руины обугленных дворцов. Дыхание войны опалило город поэта, не пощадив ничего.

А Пушкин? Вот он сидит на заснеженной бронзовой скамье. Такой же юный и светлый! Порыв ветра сдувает с черных ветвей снег, который ложится на бронзовые кудри юного поэта. Спрятанный от врага памятник всю войну пролежал в земле, как и любимая Пушкиным статуя «Девушка с кувшином».

Музей расположен во дворце. Он оставляет неизгладимое впечатление. Высоки и строги залы, Подолгу хочется смотреть на акварели, эстампы, автографы давно умерших славных людей. Работники музея, обрадовавшись посетителю, говорят:

«Обычно много к нам ходит народа летом, осенью, весною. А зимой только по воскресеньям много». Разговорились. «С клумбой нам что-то делать надо», – говорят они. «С какой клумбой?» – спрашиваю я. «А вот она, в окно видна. Круглая, большая, вроде насыпи. Летом цветы красные сажаем. Это ведь братская могила. Во время войны закапывать некогда было, да и некому. Теперь надо перекапывать – а то землю весной размывает. Они неглубоко лежат… Вы даже себе не можете представить, какую работу провели мы по восстановлению города».

Уже совсем в сумерках неожиданно для себя я увидел в одном из залов столь любимую мною картину Врубеля «Царевна-Лебедь». Какой тоской и призывом звучал ее взгляд в этот холодный, зимний час! Какая тайна в лице! Какой перламутр крыльев!

В тревожных зарницах сумрачное небо над таинственной, мрачной водой… Сколько зова, любви и мечты в этой загадочной Царевне-Лебеди! Как радостно встретить ее в холодном дворце, средь старого, изуродованного войной грустного парка с братскими могилами, с замерзшими прудами, где давно уже не плавают лебеди.

В музее есть и очень удачная копия с врубелевского «Пророка», глядя на которую невольно вспоминаешь голос Шаляпина, эту поющую душу России, творца, сумевшего создать свой незабываемый образ пророка, не уступающий вдохновенным пушкинским строкам с их удивительной глубиной духовного ясновидения, обращенного к людям:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей

И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей!

Поистине – откровение духа человеческого: равного ему трудно найти в мировой поэзии! И Слово Божие было источником вдохновения нашего Пушкина.

Несмотря на сильный мороз, который вдруг сменил тяжелую мглу оттепели, публика толпилась у темного входа в Дом культуры, где на афише стояло имя Тито Ромалио. Мне захотелось увидеть африканского работника Ленинградской областной филармонии.