Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

«Ваше Императорское Высочество. Благодарю Вас за Ваше письмо как новый знак внимания и доверия ко мне с Вашей стороны. Мне тем более дорого это в данное время, когда в Вашем лице жестоко оскорблены все наши лучшие патриотические чувства. Любовь к России руководила Вами. Я глубоко убежден, что если бы Ваш совет был принят в свое время, то последовал бы такой огромный подъем восторженных монархических чувств, который и Государю дал бы новые силы вести Россию на путь победы и нам всем, всему народу уверенность в конечном торжестве. Трагизм нашего положения заключается в том, что никогда, быть может, не было сознания более ясного в необходимости ради торжества над врагом единения с властью в лице верховного вождя (это сознание проникает даже в революционные партии) и никогда вместе с тем нечто роковое не ставило между русским народом и царем такую грань отчуждения, недоверия и вражды, как в нынешнее время». (Написано предположительно в январе 1917 года. – В.Ш.) «Ваше Императорское Высочество. Пишу Вам из заседания Государственной думы. Открытию Государственной думы предшествовали разные толки и слухи. Говорили о рабочем движении, подготовленном стараниями крайне левых групп совместно с провокациями охраны; среди рабочих шла усиленная и подозрительная пропаганда. Арест рабочих из Центрального военно-промышленного комитета внес большое раздражение в рабочую среду. Все это совпало с крайним обострением продовольственной нужды и ужасающими условиями, делающими существование городского населения нестерпимым. Однако, к счастью, никаких особенно резких проявлений со стороны уличной толпы не произошло. Первое заседание Государственной думы прошло тускло и вяло. Была хороша речь Родзянки и заявление Шидловского, чувствовалось, что все уже сказано и потеряна всякая надежда, что можно чего-нибудь достигнуть убеждением и мольбою. Внутренний кризис наш все более и более обостряется; это есть кризис власти, которую все ищут и которая не умеет быть тем, чем она должна быть. В этот великий исторический момент, который должен положить конец петербургскому периоду русской истории и начать новый национальный расцвет России, власть не умеет отказаться от пустяков, ничтожных причуд и прихотей прошлого. Эти суетные мелочи губительны для будущности России, для самой власти, и, тем не менее, выхода нет. В этом весь ужас нашего положения; с одной стороны, огромная задача ведения мировой войны и еще более трудная задача заключения мира, а с другой – беспомощный капрал, расстроенное и больное воображение. Для людей, у которых потрясены их самые глубокие верования, а к таким принадлежит несмотря ни на что большинство русских, наступает ужасное время. Когда подумаешь, что в таких роковых недоразумениях между властью и Россией мог сыграть такую роль какой-то пьяный бродяга и полупомешанный интриган, как Протопопов, становится обидно и стыдно. Пуришкевич верно сказал, что мы вновь переживаем время, когда предают казни Кочубея и торжествует Мазепа. Среди всего этого Вы, Ваше Высочество, можете иметь одно утешение, что Вы выполнили свой долг и устранены насильственно. Мы же, которые вынуждены оставаться и вести борьбу, с ужасом чувствуем, что нас против нас самих толкают на такой путь, который противен нашим глубочайшим убеждениям. Искренне и глубоко преданный Вам Н. Львов. 15 февраля 1917 г.»

Разразился Февраль. 2 марта 1917 года Н.Н. Львов назначается комиссаром Временного комитета Государственной думы над Дирекцией императорских театров. И почти сразу же, через два дня (такова была феерия революции), – комиссаром по делам искусств. Головокружительный калейдоскоп различных съездов, совещаний, заседаний, комиссий – изматывающая, на пределе нервов будничная работа. Но как помещика и человека, хорошо знавшего аграрные проблемы, Львова тянуло и к «земле». Да и по своему характеру, темпераменту он никак не мог оставаться индифферентным к тому громадному перевороту, который происходил в российской деревне. Закономерно поэтому его избрание в июле 1917 года председателем Главного совета Всероссийского союза земельных собственников и земельных хозяев, в который, кстати, входило и немало крестьян. Руководителям Союза вначале казалось, что этот переворот можно ограничить и вдвинуть в рамки мирного решения аграрного вопроса, не прибегая к экстраординарным мерам, – путем циркуляров Временного правительства, агитацией и разъяснениями. Но иллюзии быстро рассеялись. Уже в июне 1917-го Н.Н. Львов говорил, что остановить крестьян «можно только властью, только тем, что вы скажете, что можно и чего нельзя разнузданным страстям, разожженным в настоящее время». Рисуя в мрачных тонах положение помещиков и разрастающиеся масштабы крестьянского движения, Львов особо подчеркивал: «Но я не могу не видеть той пассивной роли правительства, которую оно играет в последнее время».