Российский либерализм: идеи и люди

Приветствовал Маклаков и Корнилова, когда тот приехал в Москву для участия в Государственном совещании. И до отъезда в Париж в октябре 1917 года в качестве посла российского Временного правительства Маклаков был одной из самых заметных фигур в политической жизни России. А уже после отъезда Москва снова избрала его депутатом – на этот раз Учредительного собрания.

Особая страница в политической биографии Маклакова – его дипломатическая деятельность в годы Гражданской войны. По словам российского дипломата Г. Н. Михайловского (сына писателя Гарина-Михайловского), Маклаков, не дипломат по профессии, но человек выдающегося ума, «с гениальным чутьем предугадал ахиллесову пяту дипломатии как Деникина, так и Врангеля». Оставаясь русским послом в Париже до официального признания Францией Советской России и будучи в центре международной дипломатии Белого движения, Маклаков делал главную ставку в борьбе с большевизмом не столько на западные демократии, сколько на союз с буржуазной Польшей. «Поляки – единственные наши союзники против большевиков… – полагал он и говорил Михайловскому: – Представьте, никто не желает понять – ни Сазонов, ни Деникин, ни Колчак, ни Милюков. Я абсолютно один в этом вопросе. Все мои попытки убедить в этом власть безуспешны».

Именно в польских делах дипломатия Добровольческой армии, полагал Маклаков, потерпела катастрофу, и немедленным следствием этого краха была эвакуация Крыма, как в свое время отсутствие соглашения с поляками позволило большевикам бросить все силы против Деникина и принудить его оставить Ростов и Новороссийск.

Большой ошибкой деникинского правительства Маклаков считал и его политику в аграрном вопросе. Он говорил, что до революции стоял за среднее и крупное землевладение с точки зрения агрономической, но «теперь, когда оно фактически рухнуло, восстанавливать его – безумие». «Аграрная реставрация – самая крупная, фатальная ошибка Деникина, и никакая стратегия не могла его спасти!»

Вместе с П. Б. Струве Маклаков сумел добиться официального признания Францией правительства Врангеля. Но и в те дни он был полон пессимизма в отношении перспектив Белого движения: «Я все сделал, что от меня зависело, чтобы в глазах французов превратить нашу Вандею в русскую контрреволюцию, которая вот-вот одолеет большевиков. Но я в это не верю…»

2 июня 1921 года на совещании членов ЦК кадетской партии Маклаков заявил, что для него исходный факт – «окончательная гибель белых фронтов». Но из поражения белых армий он призывал извлечь урок на будущее: «Надо сбрасывать большевиков изнутри… Спасения можно ждать только от будущих поколений». И только от эволюции самой России – без новой революции и иностранной интервенции.

В русской эмиграции В. А. Маклаков сыграл выдающуюся роль, оказавшись в самом центре «русского Парижа», став общепризнанным представителем интересов российского зарубежья, его защитником и ходатаем. Он стоял во главе «Центрального офиса по делам русских беженцев», «Русского комитета объединенных организаций», «Эмигрантского комитета» и других организаций. И самый масштаб его личности, ее неординарность были таковы, что, несмотря на природную скромность, он всегда привлекал к себе всеобщее внимание, играя первую скрипку во многих эмигрантских дискуссиях и торжествах.

Во время оккупации немцами Парижа В. А. Маклаков не скрывал своих симпатий и антипатий: он всей душой желал поражения Гитлеру и вел себя с полным достоинством и большим мужеством. В конце концов он был арестован и несколько месяцев просидел в тюрьме.

Либералом и эволюционистом он остался и тогда, когда на волне патриотизма и близкой уже победы над нацистской Германией посетил (не без раздумий и колебаний) в феврале 1945 года во главе группы эмигрантов советское посольство. В беседе с послом А. Б. Богомоловым он настойчиво проводил мысль, что новое прочно только тогда, когда приводит к синтезу со старым: «Мы знаем, чего стоит стране революция, и еще новой революции для России не пожелаем. Мы надеемся на ее дальнейшую эволюцию, на синтез ее с остальным миром». Но он высказал Богомолову и то, что тому едва ли было приятно слышать: «Дорожить не самой Россией, а ее временной, советской формой значило бы уподобиться Константину Леонтьеву, который писал: на что нам Россия, если она не самодержавная, не православная?»