Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот

– Нет, – после минутного раздумья ответила Оса, – ничего такого он не говорил. У него было какое-то дело в городе. Этим, наверное, все объясняется.

– Ты упоминала, что в субботу он тоже работал? – спросил Мартин Бек.

Она кивнула.

– Да, но не весь день. Утром мы вышли вместе. Я закончила работу в час дня и сразу вернулась домой. Оке приехал вскоре после меня. Ходил за покупками. В воскресенье у него был выходной. Мы весь день провели вместе.

Она снова села в кресло, сплела пальцы рук на подтянутых к груди коленях и закусила губу.

– А он не говорил, чем занимается? – спросил Кольберг.

Она покачала головой.

– Разве он никогда не рассказывал о своей работе? – поинтересовался Мартин Бек.

– Рассказывал. Мы всегда обо всем говорили. Но только не в последнее время. С некоторых пор он перестал мне что-либо рассказывать. Мне даже казалось странным, что он ничего не говорит. Обычно мы с ним обсуждали разные дела, особенно если они были сложными и запутанными. Наверное, он не мог… – Она осеклась и добавила чуть более громким голосом: – А почему вы меня об этом спрашиваете? Вы ведь его начальство. Если вы пытаетесь выяснить, не выдавал ли он полицейских тайн, то могу вас заверить, что он этого не делал. За последние три недели он даже словом о своей работе не обмолвился.

– Дело в том, что ему нечего было рассказывать, – попытался успокоить ее Кольберг. – Последние три недели были необычно скудны на события. Честно говоря, мы сидели без работы.

Оса Турелль изумленно посмотрела на него.

– Как ты можешь это говорить?! У Оке было очень много работы. В последнее время он работал целыми сутками без перерыва!

14

Рённ посмотрел на часы и зевнул.

Потом перевел взгляд на кровать, в которой лежала забинтованная фигура, а затем стал рассматривать сложную аппаратуру, предназначенную, очевидно, для поддержания жизни потерпевшего, а заодно наблюдал за строгой медсестрой средних лет, которая контролировала эту самую аппаратуру. Она только что заменила пустую бутыль в капельнице. Ее движения были быстрыми и точными, а сноровка свидетельствовала о большом опыте.

Рённ вздохнул и снова зевнул, прикрыв рот ладонью.

Медсестра сразу же заметила это и бросила на него короткий недовольный взгляд.

Рённ уже не один час сидел в этой стерильной палате с голыми белыми стенами и холодным освещением, а до этого долго ходил взад-вперед по коридору перед дверью операционной.

Большую часть времени ему приходилось проводить в обществе субъекта по фамилии Ульхольм, которого раньше никогда не встречал, несмотря на то что тот оказался одетым в штатское старшим криминальным ассистентом.

Рённ не относился к способным работникам и не выказывал стремления самосовершенствоваться. Он был доволен собой и своей жизнью, считал, что в основном все идет так, как и положено. Тем не менее в силу этих черт своего характера он был полезным, если не сказать образцовым полицейским. Ко всем делам он относился добросовестно и просто, без всякого желания наживать себе трудности и проблемы, которых по большому счету и не было.

К людям в их большинстве он относился доброжелательно, и большинство относилось к нему так же.

Однако даже при его простодушии и простоте восприятия жизни Ульхольм показался Рённу невероятно занудным и тупым.

Ульхольм был недоволен всем, начиная от зарплаты, которая, конечно же, была слишком маленькой, и кончая начальником полиции, не умевшим управлять твердой рукой. Его одинаково возмущало и то, что детей в школе не учат послушанию, и то, что в полиции слишком слабая дисциплина. С особенной ненавистью он относился к трем категориям людей, которые самому Рённу никогда не причиняли никаких хлопот и не заставляли напряженно работать головой: к иностранцам, молодежи и социалистам. Ульхольма, например, возмущало то, что рядовым полицейским разрешено отпускать бороды.

– Ну, усы, еще куда ни шло, – говорил он. – Да и то сомнительно. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

По мнению Ульхольма, начиная с тридцатых годов в обществе не было настоящего порядка. Большой рост преступности и ужесточение нравов он объяснял тем, что у полиции отсутствует солидная военная выучка, и тем, что полицейские больше не носят сабель.

Введение правостороннего движения, по его мнению, было возмутительно необдуманным решением, которое еще больше ухудшило положение в и без того безнаказанном и морально разлагающемся обществе.

– И весь этот бардак усугубляется, – разглагольствовал он. – Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

– Что? – спрашивал Рённ.

– Бардак. Все эти стоянки вдоль главных трасс. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Ульхольм был человеком, который все знал и все понимал. Только один раз он вынужден был обратиться за разъяснениями к Рённу. Началось с того, что он сказал:

– Глядя на эту мерзость и беспорядок, человек начинает тосковать по природе. Я охотно ушел бы в горы, если бы в Лапландии не было так много лапландцев. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

– Я сам женат на лапландке, – отозвался Рённ.