Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот

Ульхольм взглянул на него со смесью неприятия и любопытства, понизил голос и сказал:

– Это необычно и весьма интересно. А правда, что у лапландок эта штука расположена поперек?

– Нет, – сухо ответил Рённ. – Это не правда, а широко распространенное заблуждение.

Рённ удивлялся, почему этого человека до сих пор не перевели в бюро находок.

Ульхольм говорил почти без умолку и каждый монолог заканчивал словами: «Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?»

Рённ понимал только две вещи. Во-первых, то, что произошло в управлении, когда он задал совершенно невинный вопрос: «Кто дежурит в больнице?», а Кольберг равнодушно порылся в своих бумажках и ответил: «Какой-то Ульхольм».

Похоже, единственным, кто знал эту фамилию, был Гунвальд Ларссон, потому что он сразу воскликнул: «Что? Кто?» – «Ульхольм», – повторил Кольберг. «Этого нельзя допустить! Туда немедленно следует кого-нибудь послать! Того, у кого с головой все в порядке».

Этим человеком оказался Рённ. Потом он задал еще один – такой же невинный – вопрос: «Мне его сменить?» – «Сменить? Нет, не надо. Он посчитает себя ущемленным, начнет строчить сотни жалоб и рапортов в управление и может даже позвонить министру». А когда Рённ уже выходил, Гунвальд Ларссон дал ему последнее указание: «Ни в коем случае не разрешай ему разговаривать со свидетелем. Разве что после того, как убедишься в его смерти».

Во-вторых, Рённ понимал, что каким-то образом нужно остановить этот поток слов. Наконец он нашел теоретическое решение этой задачи. Практически реализация этого решения выглядела следующим образом. Ульхольм закончил очередной длинный монолог словами:

– Совершенно очевидно, что, как частное лицо и центрист, как гражданин свободной, демократической страны, я не делю людей по цвету кожи, национальному признаку или образу их мыслей. Но ты сам подумай, что может произойти, если в рядах полиции окажется много евреев и коммунистов!.. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Рённ откашлялся, тактично прикрывшись рукой, и ответил на это так:

– Конечно понимаю. Но, честно говоря, я сам социалист и даже…

– Коммунист?!

– Вот именно.

Ульхольм встал и, храня гробовое молчание, подошел к окну. Он стоял там вот уже два часа и печально взирал на злой, предательский мир, который его окружал.

Шверина оперировали трижды. Из его тела извлекли три пули, однако никто из врачей, делавших операцию, не выглядел веселым, а единственным ответом на робкие вопросы Рённа были лишь пожатия плечами. Только минут пятнадцать назад один из хирургов вошел в палату и сообщил:

– Если он вообще придет в сознание, то это произойдет сейчас, в течение ближайшего получаса.

– Он выкарабкается?

Врач долго смотрел на Рённа, а потом сказал:

– Вряд ли. Хотя всякое может быть. Физически он крепкий, а общее состояние его почти удовлетворительное.

Рённ мрачно смотрел на раненого и размышлял над тем, как нужно выглядеть, чтобы врачи охарактеризовали твое состояние здоровья как не очень хорошее или даже плохое.

Рённ подготовил два четких вопроса, которые собирался задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот.

Первый вопрос: «Кто стрелял?» И второй: «Как он выглядел?»

Кроме того, Рённ установил возле кровати свидетеля портативный магнитофон, включил микрофон и перевесил его через спинку стула. Ульхольм не участвовал в этих приготовлениях и ограничивался лишь тем, что со своего места у окна бросал на Рённа критические взгляды.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра внезапно наклонилась над раненым и быстрым, нетерпеливым жестом подозвала обоих полицейских. Другой рукой она одновременно нажала на кнопку звонка.

Рённ быстро схватил микрофон.

– Кажется, он просыпается, – сказала медсестра.

На лице раненого стали заметны изменения. Веки и ноздри подрагивали.

– Да, – сказала медсестра. – Сейчас.

Рённ поднес к раненому микрофон.

– Кто стрелял? – спросил он.

Никакой реакции.

Через несколько секунд Рённ повторил вопрос:

– Кто стрелял?

На этот раз губы раненого зашевелились, он что-то проговорил.

Рённ выждал две секунды и спросил:

– Как он выглядел?

И на этот раз раненый пошевелил губами, но ответ был более отчетливым.

В палату вошел врач.

Рённ уже открыл рот, чтобы повторить первый вопрос, когда мужчина в кровати повернул голову влево. Нижняя челюсть у него отвисла, и изо рта потекла кровавая слизь.

Рённ посмотрел на врача, который мрачно кивнул ему и стал складывать инструменты.

Ульхольм подошел и сердито сказал:

– Из вашего ответа ничего не выжмешь. – Потом он громко и отчетливо возвестил: – Послушайте, к вам обращается старший криминальный ассистент Ульхольм.

– Он умер, – спокойно сказал Рённ.

Ульхольм вытаращился на мертвеца и произнес только одно слово:

– Идиот!

Рённ выдернул микрофон из розетки и отнес магнитофон на подоконник. Осторожно перекручивая катушку пальцем, он перемотал ленту и нажал клавишу.

«Кто стрелял?»

«Днрк».

«Как он выглядел?»

«Самалсон».

– Ну и что это нам даст? – сказал Рённ.

Секунд десять Ульхольм зло, с ненавистью смотрел на Рённа в упор, а потом заявил: