Розанов

А между тем ее сестра Варвара, которая не сумела ни покорить Москву, ни удрать в Европу, была вынуждена вернуться в Сергиев Посад и в середине 1920-х годов вышла замуж за писателя Владимира Николаевича Гордина, исполнив тем самым один завет Розанова и одновременно нарушив другой, гласивший: «Не выходите, девушки, замуж ни за писателей, ни за ученых. И писательство, и ученость – эгоизм». В. В., как всегда, попал в точку. Супруг его третьей дочери, выходец из бедной еврейской семьи, был старше своей, трудно сказать какой по счету, жены на пятнадцать лет, имел за плечами большой опыт литературной и журналистской работы, водил знакомство с Есениным и Рюриком Ивневым, то ссорился, то мирился с большевиками, но в общем-то в новую жизнь не влился и был в Сергиевом Посаде «лишним человеком».

«Это был пожилой человек, некогда красивый, с густой кудрявой шевелюрой, но совсем больной, – вспоминала Татьяна Васильевна, – у него был инфаркт, и он только что поправился, когда расписался с сестрой Варей и она приняла его фамилию».

Нельзя исключать того, что последнее обстоятельство было если не решающим, то важным. Фамилия, которую ее обладатель когда-то не мог дать своим детям и сломал из-за этого такое количество копий, что, если поверить философу Алексею Федоровичу Лосеву, из-за этого рухнуло целое государство, – фамилия эта несла его дочерям угрозу. Однако Варе замужество не помогло, да и продлилось оно недолго.

«Работать он не мог, – вспоминала Гордина Татьяна Васильевна, – Варя тоже не работала, у него сохранились кое-какие старинные безделушки, и он их продавал, и на это они кое-как перебивались. Жили на Красюковке, на частной квартире сначала у одной хозяйки, а потом у другой – в холоде и голоде. Первые дни они приходили ко мне обедать, но потом я не имела возможности им помогать, так как работала на военном заводе и приезжала домой поздно, и тоже голодная и измученная до последней степени. Помню, как-то встретила их на улице, смотрю, у Вари из кармана торчит картошка; купила картошку и набила карманы пальто. Оба они были такие неприспособленные! Все их жалели и не понимали, что это за брак. Варя в то время была еще молодой и хорошенькой блондинкой, а он совсем старик. Но Варе нравилось, что он писатель, что у него волосы до плеч и не похож на остальных загорских жителей. Он любил нашего отца, с любовью говорил о нем, рассказывал при первом свидании со мной, как он был в Саровской пустыни, говорил с благоговением и благожелательством о Церкви… Я много плакала от этого брака и не знала, что же делать».

«Все союзы Гордина кончались <тем>, что женщины попрекали его своим трудом. Наконец, явилась Варя, такая же, как и он, не рабочая. Истерзанный попреками всех женщин, он нашел, наконец, такую, которая тоже ненавидела труд. Под конец он даже стал добывать немного для нее: достанет когда рубль, когда два. Обедали в “Коммунаре” (вдвоем 1-е блюдо). Последние 3 дня, кажется, ничего не ели. Но это было счастье, – писал в дневнике безжалостный Пришвин. – Вчера приехал Пяст и рассказывал о Гордине, что это действительно была артистическая натура, он редактировал одно время журнал “Вершинин”, в котором участвовал и Блок и другие. Как еврей, он там где-то у них добывал деньги и не всегда был на содержании женщин. Скупал мебель красного дерева, имел большую квартиру… Очень возможно, что эти роскошные вещи, какие-то гобелены и мебель ампирная (что еще?) были приманкой для женщин, и этот красивый и нежный еврей казался породистым барином. Они его содержали и приучили к легкомыслию в отношении труда по добыванию средств существования».

Эта запись была сделана на следующий день после похорон Владимира Николаевича Гордина в январе 1928 года (Татьяна Васильевна в воспоминаниях ошибочно относит его кончину к 1935 году, и та же дата неверно повторяется в «Розановской энциклопедии»), а Пришвин записывал, размышляя над судьбами сестер, как если бы те были кем-то вроде «сиамских близнецов»: «Сестры. Таня содержит Варю, Таня – монахиня, Варя – блудница. Приходится спать на одной кровати. И самая страшная для Тани мысль, что они близки друг другу. Действительно близки, как совершенные противополюсы. И так монахиня узнаёт в себе блудницу. Еще близкое обеим сестрам, – это гениальность отца (<он> единственный в своем роде: и это до конца отстаивают) обе дочери унаследовали в полной мере. Таня сумела свою исключительную индивидуальность посвятить Богу и научилась трудом с грехом пополам укрываться от людей. Варя осталась “язычницей” и даже не замечает, что живет на чужой счет, она – властелин… Величайшее оскорбление для Вари, если ей скажут, что она похожа на Таню… У Розановых опять схватка: в этот раз Варя даже укусила Таню. И это дочери человека, посвятившего всю жизнь свою поэзии семейной жизни».

И – добавим – того, кто завещал своим детям в последнем письме, к ним обращенном зимой девятнадцатого года: «Только вместе, и вообще разделенья не желаю никому на свете, никому».