Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

Так, действие «Статьи 114-й Уголовного кодекса» Ардова и Никулина разворачивается в местечке Тютьковичи, где местный бывший «ученый еврей при губернаторе», мелкий предприниматель Соломон Израилевич Бузис сражается за выгодный {289} подряд на строительство пожарного сарая с высланным из Москвы нэпманом Нахманом Магазаником. Незатейливая в целом пьеса тем не менее вбирает в себя выразительные актуальные коллизии и реалии тех лет.

У Бузиса большевики «два раза брали контрибуцию в 18-м году», но теперь он, подобно мудрому Соломону, стремится быть довольным жизнью и не искушать судьбу. Хотя неожиданно выясняется, что положение еврея с революцией не только не улучшилось, а, скорее, наоборот.

«Я имею в данное время частное дело, мучной лабаз под фирмой „Бузис и сын“, я плачу налоги… Я даже доволен…

Мадам Бузис. Доволен! Целый свет может с него смеяться! В старое время единственный сын Соломона Бузис — Моня — уже носил бы себе серую тужурочку с золотыми пуговицами и фуражку с синим околышем, и учился бы, дай ему бог здоровья, на доктора, а не сидел бы у отца в лавке… Да или нет?

Бузис. За старое время нечего говорить. Об чем говорить — о прошлогодний снег?..»

В Тютьковичах появляется племянник Евсей, сын бедной сестры Бузиса, Сони. Перебирая в памяти, где обретаются ныне его родственники, старый Бузис называет самые разные точки мира, в частности — печально известные Соловки:

«Бузис (про себя). Кто б это мог быть? Сын Берты — в Америке. Лазарь в Соловках. Дети Енты, слава богу, все остались в Латвии…»

Размышляя о том, куда пристроить племянника-бедняка, Бузис решает, что «уже давно пришло время присмотреться до советской власти», то есть овладеть новыми правилами игры. И отправляет Евсея на выучку к бывшему частному поверенному Куфалю.

Тем временем Нахман Магазаник умело втирается в доверие к корыстолюбивому и простодушному местному (русскому) начальству. Добиваясь выгодного подряда, он заказывает «богатый стол» в саду «гостиницы Сан-Ремо в Тютьковичах» и расточает неискренние льстивые речи:

«В такой глухой дыре, когда встречаются образованные люди, так надо же посидеть, поговорить… Выпить, по русскому обычаю. Вы же не с какими-нибудь нэпманами имеете дело… Мы вас ценим как благородного, умного, образованного человека. И потом вообще: веселие Руси есть питие…»

{290} «Должностное лицо», бывший лихой матрос Степан Барабаш, с готовностью принимая угощение и выпивку, ответствует: «… ну разве на ходу, в наперсточек…» Но уже через секунду, забыв об отговорках, возмущается: «Ты бы мне еще в наперсток налил!»

В финале пьесы бедняк-племянник вступает в комсомол, становится начальником (предыдущего снимают за взяточничество и переводят в другое место) и отказывает дяде в подряде.

Делая еврейство в целом коллективным героем пьесы, авторы рассказывают о евреях «хороших» и «плохих», умных и глупых, лицемерно применяющихся к новой власти — и просто продолжающих заниматься своим делом, то есть ничем не отличающихся от прочих представителей человеческого рода.

Несмотря на то что пьеса пропитана густым еврейским акцентом, пародийно передает лексику и интонации героев, местечковое еврейство описано как весьма культурное сообщество. Знаками образованности и определенной широты интересов, казалось бы, приземленных и прагматичных торговцев становятся упоминающиеся в домашних разговорах героев имена Н. А. Лаппо-Данилевской, Л. Толстого, Ф. Достоевского, они цитируют ранние стихи А. Ахматовой («Сжала руки под темной вуалью…»).

В пьесе Поповского «Товарищ Цацкин и К^о» затрагиваются более острые проблемы: взаимоотношения евреев с советской властью и перспективы их возможного переселения в Палестину, широко обсуждавшегося в те годы, столкновение традиционной религиозности стариков с коммунистическими взглядами подрастающего поколения. Среди действующих лиц пьесы — богатый еврей реб Гер и его сын, пионер Абраша, рабкор Липа и его сестра, комсомолка Бейла, реб Йосл — бухгалтер Гера и пр.

Хозяин крохотного постоялого двора Фалик хвастается постояльцам, что он двадцать пять лет пробыл старостой в местечке, что его все уважают и он даже известен за границей (так как во время австро-венгерской оккупации у него квартировали офицеры). Из диалога хозяина и постояльцев очевидно их настороженно-отчужденное отношение к советской власти.

«А ваша власть не останавливается поныне у меня?

1-й Постоялец. Почему это наша власть?.. Пусть она будет вашей.

2-й Постоялец. Смелость еврея: он нам говорит: наша власть, будто бы мы коммунисты или, прости господи, бандиты…»

{291} Реб Гер, человек прагматичный и предприимчивый, объясняет сионисту-бухгалтеру:

«Гер. … Я люблю быть хозяином. <…> Вы мне скажете, что придет Петлюра и все заберет, что взбунтовавшиеся крестьяне меня ограбят. Этого я не боюсь.

Мою мельницу и мой дом охраняет Красная армия, ГПУ, уголовный розыск, милиция — что, плохая стража? Ой, ой, ой, я им больше доверяю, чем вашему Дальфуру[281], Жаботинскому и его еврейским легионам[282].