Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

Бухгалтер. … Они этой самой Красной армией, ГПУ и милицией выгонят вас отсюда и судитесь с ними.

Реб Гер. Зачем мне Палестина, когда я уже в Палестине. Что я там буду — камни носить, с арабами воевать? Еврейский царь мне нужен, зачем?

Бухгалтер. Фе. Вы уже стали настоящим коммунистом.

Реб Гер. Это уже, реб Йосл, поклеп. Я хорошо знаю, что все эти шишки просто комедиантщики. Ленинизм — это теория, которую понимает только Троцкий, но увы… он один… А какая у них деятельность? „Хлебэкспорт“, но ведь мы знаем, что такое „Хлебопродукт“. Советской власти хочется чести, она и торгует, конкурирует с Румынией, Америкой. <…> Это тоже не власть, но раз она охраняет мою мельницу и я могу с ней делать, что угодно мне, то я обязан быть ею доволен».

В ответ бухгалтер упрекает Гера, что тот променял веру на чечевичную похлебку. Но заезжий авантюрист Цацкин, выдающий себя за влиятельного чиновника, который на короткой ноге со всеми высшими партийными деятелями («Мои друзья в {292} ЦИКе, ЦК, ВСНХ и Наркомфине весьма уважаемые люди»), опровергает и то, что советская власть строит препоны для отправления иудейских ритуалов. Напротив, сообщает Цацкин, «в Москве на каждом квартале синагога, а в каждом доме церковь», даже Сухареву башню переделали в «Иерусалимский храм».

«А чем это объяснить?» — любопытствует один из постояльцев местной гостиницы. Цацкин важно отвечает: «Политика такая Совнацмена… расширяют и поощряют права национальностей». Лишь пессимист-бухгалтер убежден, что вокруг враги, все только и думают, как бы прижать и выжить еврея.

К середине 1920-х годов драматургическая тематика меняется: вслед за изображением Гражданской войны и споров о том, возможен ли в России возврат к прежнему, авторы драматических сочинений обращаются к проблемам, порожденным нэпом. Как именно эволюционирует еврейская тема и какие проблемы обсуждаются на этом материале?

Прежде всего в пьесах появляется целая галерея нэпманов, причем львиная доля персонажей этого типа — евреи (среди которых есть и предприимчивые женщины): булгаковские Борис Гусь-Ремонтный и Зойка Пельц («Зойкина квартира»), Семен Рак («Воздушный пирог» Ромашова) и Софья Павловна («Золотое дно» Воиновой), уже упоминавшиеся нами Магазаник и Бузис («Статья 114-я Уголовного кодекса» Ардова и Никулина).

«… „Новая буржуазия“ в СССР в 20-е годы оказалась в значительной мере еврейской, — пишет современный исследователь. — В декабре 1926 года каждый пятый частный торговец страны был евреем… <…> Из 2469 крупных столичных нэпманов 810 были евреями»[283].

Какие позиции обрисовываются по отношению к «еврейской теме» в эти годы?

Прежде всего официально антисемитизма в Советском государстве не существует, и драматурги представляют соответствующую точку зрения. Но для множества героев расхождение между официальной позицией власти и реальным положением дел не является секретом. Выразительно обрисовывает ситуацию герой пьесы «Ржавчина» Киршона и Успенского, нэпман с исконно русскими именем и фамилией Петр Лукич Панфилов.

{293} Панфилов разговаривает с литератором Силиным, насмехаясь над ним:

«… дрянь написал какую-то, выругали тебя, а ты сейчас: „критика еврейская“.

— А тебя, Петр Лукич, еврейство не донимает?

— Нет, господин писатель, евреи — первые мои друзья».

И Панфилов объясняет литератору, отчего он любит евреев: потому, что их ненавидят больше, чем его.

В 1919 году, в Гражданскую, герой вез товар в поезде «в доле с иудеем Лифшицем». На поезд напали махновцы, вывели на расстрел «жидов и комиссаров». Лифшица убили, и его товар достался Панфилову.

Сейчас он успешно торгует, а когда покупатель жалуется на дороговизну — Панфилов кивает на торговлю Шеломовича — он-де цены задирает, «жидовская морда, нэпманье проклятое». В результате покупатель берет товар задорого у русского Панфилова и уходит, разозленный на «жидов».

Панфилов продолжает: «Вот хотя бы в театры пойти. Кого там показывают: Семен Рак — еврей, в парикмахерской пьесе, в „Евграфе“, нэпман — еврей. На „Зойкиной квартире“ — еврей. Как нэпман — еврей, как еврей — так нэпман. Люблю евреев».

Русский торговец уверен в естественной ненависти к нему окружающих, нуждающихся во «враге». Важно, что эту ненависть возможно переадресовать. Таким образом, еврейство из национальности превращается в функцию. И евреи прекрасно подходят на эту роль «чужака», «врага». Антипатия к чужому и успешному объединяет многих. (Ср.: «Герою, даже в архаическом повествовании, противостоят другие фигуры, как-то с ним соотнесенные. <…> Речь <…> идет <…> о противопоставлении „своего“ и „чужого“, „космоса“ и „хаоса“ <…> демонизм связан генетически с „Хаосом“»)[284].

В «Ржавчине» Киршона и Успенского приспособленец и подлец Прыщ начинает антиеврейский анекдот («Рабинович вынимает деньги…»). В «Интеллигентах» Пименова, рассказывая еврейский анекдот, входит «прогрессивный» герой, рабочий Иван Попов. Александр Спелицын, сын профессора, замечает ему:

«Нехорошо, нехорошо еврейские анекдоты рассказывать…

{294} — Только тебе, ей-богу… Да это все сами евреи и сочиняют.