Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

Сравнительно немногие авторы оспаривают подобное видение проблемы. Среди них обманчиво легкомысленный Шкваркин, описывающий в пьесах консервативно-близкие («старорежимные») отношения детей и отцов, вопреки и помимо идеологического вероисповедания — как родители Мани и Маня в «Чужом ребенке», Дед с внуками во «Вредном элементе» и др. Столь же неожиданной для многих, вызвавшей бурную критическую полемику, оказалась и тихая афиногеновская «Машенька», также полемизирующая с уже сложившимся каноном социалистических общественных ценностей. Большинство же новых драматургов фиксируют разрыв родственных связей как правильный, освобождающий процесс, подтверждая идущий «оползень норм» (Р. Якобсон).

Увиденная с этой точки зрения, казалось бы, непритязательная шкваркинская комедия «Чужой ребенок» обнаруживает этическую глубину: ребенок, которого на самом деле нет, то есть нагая, «чистая» идея ребенка, провоцирующая выявление чувств, мыслей и жизненных планов героев, выстраивает сюжет пьесы, проявляя сущность персонажей.

* * *

Каково отношение к детям персонажей-родителей нового типа, запечатленное в произведениях ранней советской драматургии?

В пьесе Юрьина «Советский черт» молодая мать Анна вручает новорожденного ребенка его подлинному владельцу:

«Как я мать — и приношу сюда своего сына, и в лице комячейки передаю его коммунистической партии. А также прошу дать ему имя». Октябрины ребенка Анны члены коммуны устраивают {181} в день открытия в селе избы-читальни[157]. Собравшиеся, отыскивая «самолучшее» имя младенцу, предлагают назвать ребенка Трактором либо Ильичом и называют Ильичом, в честь вождя.

Это означает, что младенец получает традиционно «старческое» имя, сообщающее о мудрости его обладателя.

Незамысловатая пьеса Юрьина уловила смену концепции детства: ребенок как мудрец[158].

Обряд пролетарских крестин ребенка, связанный и с новыми именами, которые дают младенцам, свидетельствовавший о появлении новых, большевистских «святцев», многократно описан в литературе и драме того времени.

Председатель собрания Кузьма торжественно заключает:

«Возвращаю его вам, товарищ Дядьева, на время, пока он нуждается в материнском уходе…»

Итак, героиня передает ребенка партии, добровольно отказываясь от собственных материнских прав, а та, хотя и возвращает ей дитя, — но лишь «на время». Новорожденным теперь «владеет» партия в лице сельской комячейки.

Ему суждено расти под звуки революционных песен, заменивших привычные колыбельные; среди его первых зрительных впечатлений — революционные лозунги: общественное воспитание детей начинается уже в яслях, где висят выразительные плакаты: «Из люльки — в ребячий коллектив» и «Общественная детская — свобода работницы» (ремарки пьесы Третьякова «Хочу ребенка»).

В одной из ярких пьес 1920-х годов, «Товарищ Хлестаков (Необычайное происшествие в Ресефесере)» Смолина, персонажи, современные Бобчинский и Добчинский, даже сочиняют «проектец» революционного воспитания грудных детей и бумагу «О революционной детской соске с музыкой», которую затем вручают новоявленному советскому Ивану Александровичу {182} Хлестакову: «Совсем еще не затронута революцией громадная область детской соски…»[159]

Ср., как пишет драматург мысленный разговор будущего отца с воображаемым сыном: «… выньте, товарищ ребенок, ногу изо рта. Смотрите, товарищ ребенок, на телефонном проводе галка. Едем. Панелью. <…> Не плачьте, товарищ ребенок, улицу переедем. Милиционер, очистите проход! Палку вверх! Автобус, стоп! Мотоциклет, стоп! Едем, гражданин. <…> О-го-го! Мы теперь покажем!» (Третьяков. «Хочу ребенка»).

Монолог героя на редкость выразителен. Интонации нежности и заботы обращены не к конкретному человеческому детенышу, имеющему имя, то есть индивидуальность и память, а к обобщенному «товарищу ребенку», даже — «гражданину».

Героиня афиногеновской «Лжи», Мать, горда: «Четверых большевиков выкормила…» Глагол «выкормить», традиционно употребляющийся по отношению к грудным детям, соединен с характеристикой, могущей относиться только к взрослому человеку — его партийной принадлежностью.

Персонаж пьесы Воиновой «На буксир!», молодой отец, секретарь ячейки, сутками пропадающий на заводе, говорит о своем плачущем грудном ребенке: «Молодец! Пускай кричит! Хороший октябренок выйдет, крепкий…»

Вновь как единственно важная характеристика фиксируется физическое здоровье малыша, уже определенного в «октябрята». Ср.: Бухгалтер: «В Советском Союзе нет детей, есть октябрята» (Поповский. «Товарищ Цацкин и К^о»). В государстве, последовательно отрицающем любую частную собственность, становится неважным, чей ребенок, кто его воспитывает: от рождения он принадлежит обществу в целом.

Молодой драматург, один из сообщества «Серапионовых братьев», Л. Лунц в антиутопии «Город правды» пишет выразительный и драматичный спор между революционными солдатами («Правая сторона») и жителями упорядоченного до механистичности «Города Равенства», в котором люди не смеются и не плачут, не знают ни ярости, ни радости, ни любви («Левая сторона»).